Повседневная жизнь Флоренции во времена Данте
Шрифт:
В повседневной жизни на верующих возлагаются только две обязанности: воздержание от мяса по пятницам и соблюдение сорокадневного поста. Что касается молитвы, то она лишь рекомендуется. Короче говоря, религиозная жизнь Флоренции времен Данте знала два апогея: Пасху и День святого Иоанна Крестителя, но зато уж праздновались они со всеми надлежащими церемониями, долго и пышно. Повседневность отмечена некоторым безразличием к религии. Такова особенность Флоренции, неизменная на протяжении веков, хотя флорентийцы способны к мистической экзальтации, которая воспламенит Савонаролу в конце XV века. Но исключение лишь подтверждает правило.
Культ отражает это безразличие. От его древних форм не остается ничего, кроме нескольких проявлений, особенно на Святой неделе. В пятницу клир и верные преклоняли колена и целовали распятие, поставленное на коврике перед главным алтарем; в субботу свечу, зажженную в храме Санта-Мария Сопра Порта, приносили в сопровождении большой процессии в Баптистерий, затем, после благословения, переносили в храм Санта Репарата, колокола которого после мессы начинали перезвон.
Зато проповеди [174]
174
Delcorno C. La predicazione nell'et`a comunale. Firenze, 1976.
С 1250 года проповеди произносят регулярно и часто. Проповедь была доверена доминиканцам и в меньшей мере францисканцам. Была ли проповедь исполнена благочестия? Если верить Боккаччо, «проповеди монахов в наши дни чаще всего изобилуют остротами, пустой болтовней и всяческой ерундой» (Декамерон, заключение). Мне возразят, что Боккаччо отнюдь не беспристрастен в вопросах религии. Однако Данте не менее суров. Он произносит те же слова, что и Боккаччо:
Теперь в церквах лишь на остроты падки Да на ужимки; если громок смех, То куколь пыжится, и все в порядке.(Рай, XXIX, 115–117)
Впрочем, мы знаем, что даже лучшие, наиболее благочестивые проповедники, чтобы понравиться публике, не стеснялись щеголять показным, заимствованным знанием (за это их и упрекает Данте). Они разглагольствовали, например, об астрологии, о переселении душ, о языческой мифологии, или, как нередко случалось, о дожде и о погоде. Немало в проповеди «красивостей»: фамильярных сравнений, острот, намеков на известных лиц или события городской жизни.
Важно отметить разницу в проповедях доминиканцев и францисканцев. Доминиканцы, подготовленные лучше, специально обученные, строго держались правил композиции и следовали типовому плану: тема ( thema), введение ( introductio), изложение по пунктам ( divisio), иногда также вводные разъяснения к предмету изложения ( prothema) и дробная разбивка материала ( subdivisio). Францисканцы, верные духу учителя, говорили совершенно свободно, предаваясь вольной импровизации и не стесняясь, дабы тронуть сердца смиренных слушателей, вместо введения предаться шутовству и юродству, рискуя предстать чудаками в глазах разумных, здравомыслящих людей: пример был подан самим Франциском Ассизским.
Не стесненная жесткими рамками риторического периода, проповедь лилась совершенно свободно, изобилуя безыскусными притчами, поражая воображение простолюдина примерами чудесного и назидательного. Всеми этими приемами умело пользовался один из самых знаменитых проповедников брат Ремиджио Джиролами, возможность слушать которого была у Данте. Настоятель и преподаватель монастыря Санта-Мария Новелла, ученик и друг святого Фомы Аквинского, восприимчивый к различным наукам, философ, историк, поэт, Ремиджио умер в 1319 году в возрасте 84 лет, окруженный всеобщим уважением. Но, может быть, именно чрезмерная тяга к знаниям, риторическим приемам, лести, расточаемой в адрес высокопоставленных персон, и навлекла на проповедника критические упреки Данте. Зато у последнего не было возможности послушать преемника Ремиджио, доминиканца Джордано да Ривальто (1260–1311), проповедовавшего во Флоренции в 1303, 1304, 1305 и 1309 годах. Его ценили за эрудицию (он знал древнееврейский и немного древнегреческий язык), начитанность в латинской и древнегреческой литературе, умение овладеть аудиторией благодаря ученому, но вместе с тем и понятному стилю изложения. В своих проповедях он обличал роскошь и распутство, порицал ростовщичество и страсть к наживе, превозносил великие достоинства бедняков… [175] О нем можно сказать, что «даже если бы оказались утраченными все прочие исторические и культурные документы […], в боговдохновенных речах брата Джордано мы нашли бы исчерпывающую картину общества конца XIV века». [176]
175
Davidsohn. VII. P. 128–142; De La Ronci`ere Ch. Pauvres et pauvret'e… P. 686–691.
176
Davidsohn. VII. P. 142.
Процессии, паломничества и реликвии [177]
Жажда зрелищ, один из существенных компонентов народной средневековой религиозности, находит наиболее полное удовлетворение именно в процессиях. Бывали процессии экстраординарные, такие, как описанный выше перенос мощей святого Дзаноби или через три года доставка в Баптистерий фрагмента облачения Христа и костей святых Якова и Алексия. Но и обычные шествия получались не менее пышными, например, ежегодная процессия в честь святого Дзаноби, проходившая под музыку, или более частые процессии цехов в честь их святых покровителей (особенно многолюдная — в честь святой Агаты, защищавшей, как верили, город от пожаров, наиболее распространенного в те времена бедствия). Однако с процессией в честь святого Иоанна Крестителя, о которой уже говорилось и которая собирала, можно сказать, весь город и немалую часть обитателей контадо, не могла сравниться ни одна другая. Каждая церковь Флоренции имела своего святого покровителя, в честь которого, по крайней мере раз в. год, устраивали процессию: в общей сложности за год набирается добрая сотня таких шествий! Наряду с ними по улицам города проходили шествия Конгрегации славящих — с развернутыми хоругвями Девы Марии, в самой гуще толпившегося народа. Короче говоря, в течение всего года длинной чередой следовали процессии, достигая апогея на Пасху и в День святого Иоанна Крестителя — одни в пределах прихода или ремесленного цеха, другие в масштабах города, собирая десятки тысяч участников. Но флорентийцы, обладавшие изрядной долей природного скептицизма, не доходили в проявлениях религиозного энтузиазма до крайности. Так, например, в 1262 году, когда движение флагеллянтов точно морской прилив захлестнуло Центральную Италию, граждане Флоренции захлопнули перед их носом ворота города, а затем изгнали из сельской округи. Спустя пятьдесят три года история повторилась. [178]
177
Chelini J. Op. cit. P. 315–316.
178
Villani. VIII, 121.
Народная религиозность Средневековья находила выражение и в паломничествах. [179] В те времена отправиться в паломничество было делом нешуточным, сопряженным с угрозой для жизни самого паломника, поэтому отправке в столь опасный путь предшествовало принятие «героического решения», ни в коей мере не связанного с удовлетворением материальных интересов. Разумеется, имела значение «естественная надежда на обретение вожделенного здоровья — для самого себя или близкого человека», но побудительным мотивом всегда был «дух покаяния, а отнюдь не поиск возбуждающих нервы приключений». Такое понимание средневекового паломничества, поддержанное большинством специалистов, в полной мере относится к флорентийцам времен Данте. Как и у всех паломников, у них были три цели: святые места в Палестине, могила святого апостола Петра и Сантьяго-де-Компостела. Одеяние паломников не зависело от того, в какое место они направлялись (длинный плащ с капюшоном, круглая шляпа с широкими полями, посох, сума, знак на плаще — кокиль, изображение средиземноморской раковины, — у отправлявшихся в Сантьяго-де-Компостела и крест у шедших в Иерусалим). Называли они себя по-разному, соответственно тому, к какой святыне шли: palmiere— совершавшие паломничество в Святую землю, откуда (точнее, с берегов Иерихона) они привозили пальмовые ветви; romeo— направлявшиеся в Рим; peregrinoили pellegrino— паломники в Сантьяго-де-Компостела.
179
Oursel R.Les p`elerins du Moven Age. Paris, 1963.
Самым престижным считалось паломничество в Святую землю. «В иерархии объектов поклонения Иерусалим, бесспорно, затмевал все прочие». Во времена, когда Крестовые походы отошли в область преданий славной старины и стали поводом для благочестивых обетов, флорентийцы были вынуждены ограничиваться паломничествами, объединяясь для этого в специальные братства «крестоносцев». Стоит ли серьезно относиться к этим «крестоносцам», зная, что они освобождались от налогов и от уплаты долгов? Но можно ли так легко их осуждать, помня об опасностях, которым они подвергались в пути? Жителю Флоренции было проще всего совершить паломничество в Рим — не потому, что путь был менее опасен (шайки разбойников нагоняли страху на путников), а просто расстояние короче, даже если его преодолевали пешком. В Риме паломник отправлялся в базилику Святого Петра помолиться на могиле апостола, а затем — в храм Святого Павла на могилу второго апостола. В Риме можно было поклониться святым мощам апостолов Варфоломея, Якова Младшего, Филиппа, Симона, Иуды, Андрея, Матфея. Инициатива папы Бонифация VIII, провозгласившего 1300 год юбилейным, придала дополнительный блеск этому паломничеству. Сотни тысяч паломников со всей Европы отправились в 1300 году в Рим; среди них были и два знаменитых флорентийца: Данте, вспоминавший «наплыв толпы» на мосту Святого Ангела (Ад, XVIII, 28–30), и хронист Джованни Виллани. Однако поток паломников в Рим, как и в Сантьяго-де-Компостела, не иссякал никогда. Для флорентийцев паломничество в Испанию представлялось настоящей экспедицией, однако наиболее благочестивые (их было немного), как, например, лучший друг Данте, поэт Гвидо Кавальканти, заставляли себя его совершить.
О том, что паломничества в эпоху Данте были повседневным явлением, свидетельствует сам поэт. «В то время года, когда многие люди отправлялись в путь с целью увидеть благословенный образ, оставленный нам Иисусом Христом в свидетельство о самом себе [плащаницу]… случалось, что паломники проходили по нашей улице» (Новая жизнь, XL). Он, как и мы, подразделяет паломников на три категории. Данте сравнивает себя с паломником, приносящим «жезл с пальмовым листом» (Чистилище, XXXIII, 78), и вновь вспоминает о плащанице: