Повседневная жизнь охотников на мамонтов
Шрифт:
Здесь важно обратить внимание на одну особенность, которую единодушно отмечают все, кто занимается первобытными верованиями. Это — особая роль в архаичных обществах вредоносной магии,направленной на то, чтобы причинить зло своему врагу. Именно эта магия оказывается наиболее распространенной, и вместе с тем, — тайной, запретной. Ее очень боялись: ведь для первобытного человека любой несчастный случай, любое заболевание, а тем более, смерть (кроме смерти в бою) связывались с действием колдовства. Вот почему европейцы, посещавшие Австралию, Новую Гвинею и другие места, населенные первобытными народами, слышали от тех, с кем они вступали в общение, что сами эти люди такой гадостью не занимаются, но вот соседние племена — ужасные колдуны! Разумеется, эти «ужасные
Очевидно, так обстояли дела и во времена охотников на мамонтов:
— На Юг?! — в шепоте Аты чувствуется откровенный страх. — Но там же степняки! Они нас убьют!
(Да. За это время и он много чего наслышался о тех, кто кочует по степям, в низовьях Хайгры и Кушты, у края Великой Воды. Злые колдуны и свирепые воины, они не щадят никого... Но что делать, если южная тропа— воля Духов?).
— Такова воля Духов. Не бойся; они нас оберегут.
Но попав на юг, к степнякам, первобытный охотник убеждается совершенно в обратном:
...Разговоры с Кайтом становились все продолжительнее и продолжительнее. Расспросы. Переспросы. Может быть, и не все понял его хозяин, но в главном— разобрался. Так, по крайней мере, думал Аймик.
— Ха-ха-ха! — в голос смеялся Кайт, узнав, что, в глазах охотников на мамонтов, степняки — «злые колдуны», убивающие всякого, кто ненароком к ним забредет.— О, да! Мы тут— все колдуны! Оружие перед охотой наговариваем. Духов благодарим за бизонов. Лечимся. ...Бабы наши, — вон, тоже колдуньи, мужей себе привораживают, детей... Вот только моя старшая, видно, колдовать не умеет! — хмыкнул он.
— Да я не о том, — начал было Аймик. — Такое и у нас...
— А я — о том!— перебил его Кайт. — Похоже, охотники на длинноносых совсем свихнулись! Это вы друг на друга порчу наводите почем зря; сам же рассказал! А у нас,— где ты видел колдуна?
(Это правда. Аймик уже давно заметил, что в здешней общине нет тех, кого можно было бы сопоставить с Рамиром или Армером. Вначале он думал, что здешний колдун— Старик; тот самый, что сопровождал его вместе с Кайтом в жилище духов. Все его так и звали: «Старик»... Но потом понял: нет, не то! Старик, — он, как и Кайт, для здешних вроде вождя... Самый уважаемый, быть может.)
Несомненно, вредоносная магия использовалась гораздо реже, чем о ней говорили (во всех архаических обществах это было очень опасно: одно подозрение в колдовстве грозило смертью).
— ...Порча! — продолжал Кайт.— Хочешь знать, что бывает за такое? Летом — по шею в песок, на самом припеке! А зимой — руки-ноги перешибут в трех местах и выкинут за стойбище!
— Да я что ж...— бормотал Аймик, сам не рад уж тому, что сказал лишнее,— Я-то вижу. И другие бы поняли, если бы с вами встретились... А только знаешь, у нас говорят: «В степь уйдешь — не воротишься!» Говорят, такое и впрямь бывало...
Но несомненно и то, что «черное колдовство» действительно применялось, а его приемы развивались и совершенствовались. Вот только один из них, очень похожий на ритуал наведения «кости смерти» у аборигенов Австралии:
— Была ночь, когда Одноглазая пялится вовсю. ...Все знают: «хочешь навредить — подберись к своей жертве как можно ближе!» Ну, а мы не на юг пошли, не к стойбищу детей Куницы. Совсем в другую сторону; туда, где теперь наши северяне живут. Те, что сегодня ушли с Большого Совета. Тогда, в те годы, лишь одна маленькая община детей Серой Совы там и жила. Я думал: у Хорру там враг. Или за плату работает... Оказалось — нет!
— Мы пришли к Большой воде, к тем камням, что хранят несъедобные раковины. Хорру показал место и сказал: «Копай!» И я выкопал... Это была берестяная коробка, -— вроде тех, в которых женщины хранят иглы и нашивки. Только там были листья. Хорру сказал, чтобы я встал спиной к Одноглазой, достал то, что было в листьях и передал ему...
Колдун хлебнул из баклаги.
— Там была... кость. Длинная, заостренная. Только... только это была совсем не кость! Когда я ее взял в руку, то почувствовал: она живая! Как... как напряженный член. Только в ней было не семя, а зло. Я чувствовал, какая она злая! Она была готова ужалить меня, — но не могла... Меня всего трясло, когда я передавал Хорру эту штуку, — а ведь я прошел два Посвящения! Хорру схватил ее, привязал какую-то веревку, — кажется, из волос, конец ее закопал в песок, а кость направил острием в сторону стойбища детей Куницы. И запел.
Опять пауза. И еще глоток.
— Вождь, я знаю много заклинаний, но этого — не знаю! Не хочу знать! Забыл!.. Хорру пел— и из кости полился свет, — не знаю только, увидел бы его кто-нибудь из вас, охотников, или нет. Я-то видел. Сияние лилось,— и все вокруг как будто исчезало в тумане. А впереди показалось стойбище детей Куницы.
— Я знаю: от тех камней и нашего-то стойбища не увидеть даже в самый яркий день; даже дыма не увидеть из-за оврагов и леса! А ведь стойбище Куницы намного дальше... Но тогда все остальное исчезло в тумане, а их стойбище было маленькое, но отчетливое. Все можно было разглядеть, кто чем занят. А потом осталось одно жилище. Стены исчезли, и я увидел их Колдуна. Ясно, как тебя сейчас вижу, только маленького. Он стоял за очагом, на коленях, к нам спиной; поправлял лежанку. А сияние двигалось к нему... И вдруг он обернулся и посмотрел прямо на нас. И сделал рукой какой-то жест, знак. И что-то сказал. И все пропало. Сразу. Хорру закричал, завыл— раньше я такого и не слышал. Только потом, когда он умирал... Выдернул веревку и вместе с костью, спиной, бросился в воду. А я оцепенел. Стоял, и чувствовал — в тело как будто иглы вонзаются. Не сосновые, костяные. Множество игл... А Хорру кричит: «В воду, безголовый! В воду, мышиный помет!» И я прыгнул, как он, спиной.
— Сколько были в воде — не помню. Хорру меня вытащил, сунул кость с веревкой, и буркнул: «Зарой!» Я его спрашиваю: «Где зарыть? И как?» Потому что — боюсь ее. А Хорру хотел, видно, обругать меня, ударить, — да почему-то раздумал. И спокойно ответил:— «Где хочешь. Неважно». Я посмотрел на кость, и понял: в самом деле, неважно. Просто кость, едва обточенная. Человеческая. От ноги. Закопал ее здесь же, и ногой притоптал... А осенью Хорру умер.
Итак, «черная» вредоносная магия была строжайше запрещена во всех архаических обществах — и тем не менее везде применялась как на «любительском», так и на «профессиональном» уровне. В других видах магии дело обстояло иначе. «Производственная», например, входила неотъемлемой частью в «официальные» ритуалы. А любовной магии вообще не придавали слишком серьезного значения. Если влюбленный юноша аранда (Центральная Австралия) надевает на голову особую повязку и стремится попасть на глаза своей возлюбленной, «околдовывает» ли он ее или просто говорит: «я тебя люблю»? Впрочем, и здесь не все обстояло слишком просто. В романе «Закон крови» лучший охотник рода детей Мамонта из-за несчастной любви погубил и свою возлюбленную, и себя, и навлек несчастья и на свой Род, и на соседей. Во всем обвиняют колдуна, не предотвратившего беду. Но вот что он отвечает:
— Вождь, мои обвинители... ошибаются. Но это — неважно.
— Я верю: ты не давал ему любовный корень для приворота. Но почему ты не помог ему избавиться от наваждения?
Колдун улыбнулся.
— Вождь, я бы не смог дать это зелье кому бы то ни было и для чего бы то ни было, даже если бы очень хотел. Любовного корня нет!
Сказанное было так нелепо, что вождь даже не удивился.