Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века
Шрифт:
В книге современного историка А. Б. Каменского о жизни горожан провинциального городка Бежецка в числе прочих достопримечательностей описывается местная тюрьма XVIII столетия, примыкавшая к самому магистрату. «По справке в купеческой полиции, находящаяся при Бежецком магистрате колодничья изба построена бежецким купцом (которой ныне имеется откупщиком) Алексеем Бурковым на собственной отца ево земле из собственных ево, Буркова, денег, в которой, во-первых, от магистрата, а потом от словесного суда, от старосты городового, от означенной полиции, також и от него, Буркова, по вступлении в откупной конской збор случающияся по делам колодники (за неимением к содержанию других мест) содержатца», – докладывал в 1758 году магистрат на запрос начальства. Правда, позднее выяснилось, что доложивший о трудах Буркова бывший бурмистр Алексей Дедюхин приврал – на самом деле «оная колодничья изба построена приказанием бежецкого купечества на государевой земле и на мирские деньги в прошлом 1733-м году городовым старостой Иваном Усовым, да бургером Яковом Жуковым
Заведение было устроено незамысловато: дверь из колодничьей избы вела в сени, где находился «нужник», которым пользовались и заключенные, и находившиеся рядом в «подьяческой светлице» служащие магистрата, и сами «отцы города». С другой стороны выхода не было, и здание было окружено высоким забором. «Так что и свету нет», – жаловались узники. Находились в ней обычно полтора-два десятка подследственных. Одни устраивались относительно неплохо – к ним беспрепятственно пускали родственников и друзей, распивавших вино и игравших в карты с заключенными и охраной. Другие сидели закованными «в несносных и тяжелых цепях и железах». По-видимому, в тюрьме имелись отдельные помещения, поскольку некоторых арестантов охрана содержала в особо строгих условиях «яко злодеев» – к ним никого не пускали и даже не разрешали родственникам приносить еду.
В XVIII веке, да и в более поздние времена, узники питались тем, что им приносила родня, или за счет милостыни, для чего их специально водили по улицам. Бежецкие документы показывают, что режим заключения был довольно патриархальным: арестантов могли отпустить (под честное слово или под караулом) домой и даже в кабак. Однажды таким отпущенным «на побывку» участникам драки не удалось вернуться обратно: «Быв в Подгорном кабаке и выпив потребное число вина и пива, пришли к магистрату, при котором реченная полиция находитца, и, постукався у сенных дверей (которыя были заперты), за неотпором тех дверей розошлись все по домам своим». Такая простота нравов объясняется тем, что в те времена арест по случаю неуплаты долга или пошлины был делом обычным, а сами заключенные и стражи порядка, включая полицмейстера и палача, были знакомы, ходили друг к другу в гости, имели общие радости и проблемы. Только посаженным в колодничью избу крестьянам и иногородним трудно было рассчитывать на сочувствие караульных и помощь родственников. [357] Бежать при отсутствии решеток на окнах и железных дверей было легко – достаточно выбить оконную раму; однако скрыться в городе, где все жители не только знали в лицо друг друга, но узнавали даже соседский скот, было практически невозможно.
357
См.: Каменский А. Б.Указ. соч. С. 246–249.
Намного хуже приходилось тем, кого присланные гвардейцы или солдаты местного гарнизона конвоировали в столицы. После долгой дороги под стражей (не на самом тяжелом пути из Киева в Москву палач Максим Окунев успел отморозить ногу) присланного доставляли в Тайную канцелярию или ее московский филиал, где его регистрировали в «книгах записных присылаемым в Канцелярию тайных розыскных дел из разных мест колодником по секретным делам».
Учет велся помесячно: в книге ставилась дата прибытия; записывалось, откуда прислан подследственный, с указанием сословной категории и места службы. Туда же позднее вносились записи о приговорах, а также дата отсылки из Тайной канцелярии. В конце каждой росписи помещался «Алфабет, о входящих в Канцелярию тайных розыскных дел в нынешнем… году по делам вышепоказанных в сей книге колодниках по прозваниям и по имяном и кто под которым нумером значит ниже сего». Поскольку иные клиенты бывали в Тайной канцелярии не по одному разу, то такая система облегчала поиск человека, чье имя вновь всплывало на следствии спустя несколько лет.
С 1732 по 1740 год включительно в «имянных списках» был зафиксирован 3 141 человек: в 1732 году – 277 человек, 1733-м – 325, 1734-м – 269, 1735-м – 343, 1736-м – 335, 1737-м – 580, 1738-м – 361, 1739-м – 364, 1740 году – 287.
Учет был не очень точным, поэтому данные нужно корректировать с помощью других источников – например, комплекса дел «о лицах, сужденных в Тайной канцелярии за ложное оказывание „слова и дела“; но в целом число пропущенных колодников невелико. Правда, записные книги не содержали имен подследственных, которые не присылались в Тайную канцелярию, а допрашивались на местах; [358] но подсчитать всех, упоминавшихся лишь в конкретных делах, пока не представляется возможным.
358
См.: Переладов К. Г.Секретные политические узники в имперской России XVIII столетия // Исторические источники и литературные памятники XVI–XX вв.: развитие традиции. Новосибирск, 2004. С. 109–111.
Поначалу заключенные Тайной канцелярии также содержались за свой счет – деньги на питание, одежду и другие нужды им передавали родственники, а в случае их отсутствия столичных колодников под караулом выводили скованными в город просить подаяния.
В Москве порядки были еще проще: в 1725 году солдатская жена Марья Рубцова, содержавшая в Преображенском приказе «по денежному воровскому делу», ходила «в мире на связке для милостыни с колодницею ж, жонкою Афимьею Ивановою, а за ними был караульщик Никитина полку Козлова солдат Петр Зелейка». Дело простодушной женки Афимьи несколько оттеняет грозные тексты петровских законов, которые были не в состоянии переломить устоявшийся патриархальный быт даже такого учреждения, как Преображенский приказ.
Две дамы-»колодницы» с охранником – почти что кавалером – под вечер гуляют по московским улицам, заходят в гости, собирают подаяние натурой: «И будучи они на связке, зашли в Огородную слободу к свойственнице ее Марьиной, вдове Марфе Лаврентьевой, и выпив с ней по чарке вина, пошли в Казенную слободу для милостыни ж; и идучи оная жонка Афимья говорила солдату Зелейке, чтоб он пошел с ними к помянутой вдове Марфе для взятья мешечка, которой забыла с пирогами, и солдат де, тако ж и она, Марья, с тою Афимьею не пошли для того, стало поздно; и Афимья де говорила ж, чтоб они за тем мешечком пошли, а буде не пойдут, и она де, Афимья, скажет за собою слово и дело». Объявление страшной формулы выглядит здесь дамским капризом – как непринужденно объяснила сама солдатка, «оное де слово и дело хотела сказать с дерзости, а ее де величества государыни императрицы слова и дела за нею нет, и за жонкою Рубчихою, и за солдатом, и ни за кем не знает». [359] Да и наказание за этот розыгрыш было по меркам XVIII века совсем нестрашное – всего лишь батоги.
359
Цит. по: Новомбергский Н. Я.Указ. соч. Т. 2. С. 223.
В «регулярном» Петербурге жизнь подследственных была тяжелее. За весь 1718 год деньги на прокорм колодников Тайной канцелярии выдавались из казны лишь один раз – в октябре, по именному указу Петра I. Сумма выплат составляла от гроша до алтына в день, в зависимости от важности арестанта. Однако в процессе затянувшегося розыска о том или ином заключенном могли забыть; тогда в делах появлялись приписки: «умер с голоду». [360] В 1722 году Петр I повелел выдавать неимущим заключенным по шесть денег (3 копейки, или алтын) в день, но через год счел такое содержание чрезмерным и сократил его до четырех денег. [361] Однако проверить, как доходили эти средства до самих колодников и сколько по пути оседало в карманах подьячих и караульных, не представляется возможным. На казенном корме можно было не дожить до решения своего дела.
360
См.: Ефимов С. В.Тайная канцелярия в С. – Петербурге при Петре I. С. 56–57.
361
См.: РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. № 83. Л. 70–71.
При Анне Иоанновне и в более поздние времена режим содержания в Петропавловской крепости стал несколько мягче – по крайней мере с голода как будто никто не умирал. Среди охранников попадались люди добрые, исполнявшие – правда, не всегда бескорыстно – просьбы заключенных. В 1734 году один солдатик даже отправился по поручению колодника-дворового к его барину, чтобы раздобыть денег; за такое неуставное «дерзновение» он был для примера наказан батогами при всех караульных.
Священники Петропавловского собора духовно окормляли, исповедовали и причащали узников; при необходимости приглашались попы из других городских церквей. Больных осматривал немец-лекарь и прописывал лекарства, вроде «теплова лехкова пива с деревянным маслом». Заключенным разрешалось держать при себе ножи и вилки; им могли даже «бритца позволить» самостоятельно. [362]
362
См.: Там же. № 345. Л. 2, 12, 25.
В нашем распоряжении нет подробного описания интерьеров тюремных казарм, «казенок» и «изб» в Петропавловской крепости; можно только утверждать, что в казармах с двумя и более палатами охрана находилась в центральной части, где был вход. Окна были закрыты решетками и деревянными щитами. Отапливались помещения печками, на них же готовили еду для арестантов.
В крепости было довольно много одиночных камер – летом 1737 года в них сидели 26 заключенных из 81; в шести палатах сидели по два арестанта, в одной – три человека, в пяти палатах – по четыре и в одной камере – пятеро. Семь человек содержались только в одной палате, а в казарме «от Старой аптеки» томились восемь колодников. В отличие о провинциальных острогов тюрьма не была переполнена, и руководство сыска стремилось по возможности изолировать подследственных. [363]
363
См.: Анисимов Е. В.Дыба и кнут. С. 280–283.