Пояс Рода
Шрифт:
В них была та безмятежная ясность, которую она знала. Эта ясность отражала мир, в который эти глаза смотрели. Не наш мир. И все же он ее увидел. Губы слабо шевелились.
— Мы еще встретимся… Я ведь все же нашел твой костер… Иди… Спасибо, что пришла… Я все хотел сказать… ну, ты сама знаешь… только ты… Иди отсюда, я сказал!
Она не помнила, сколько времени пролежала в лесу на берегу небольшого болотца.
Огонь, как ни странно, не произвел лесного пожара.
Дом горел, как костер, на котором
Ей даже казалось, что пространство наполнилось лязгом мечей и звоном доспехов…
Наконец она почувствовала светлую улыбку отлетевшей души. «Возьми меня с собой!» — кричало все в ней. Но она знала правила.
Все было кончено. Все. Ее жизнь показалась ей вечным ожиданием, которое не оправдалось, и в то же время стало как-то спокойнее.
Впервые за много лет она почувствовала, что больше не чувствует этой мучительной тоски по несбывшемуся, не мучается от обиды за разлуку и предательство, не ждет…
Осталась пустота… по опыту она знала, что она заполнится… рано или поздно.
Будет конец лета, потом осень, потом зима… Все будет идти по своим кругам, и она будет идти по своей дороге, встречая и провожая людей и сущностей, отдавая и сжигая свое сердце, и снова оставаясь одна… пока… пока это будет нужно… откуда эти мысли? Какая разница…
XXIX
И действительно, жизнь шла своим чередом.
Вроде бы все проблемы разрешались. Или нет?
Может, это просто начало следующего витка событий? Ведь ЧТО-ТО же должно быть дальше?
Так думал Хранитель, размышляя о том, что же они натворили, и где теперь будет эта самая СИЛА, ради которой было столько шума?
Вроде бы как он все сделал. И что теперь?
А вот что: новый круг, а это значит: что это, собственно, значит?
Хранитель напряженно соображал. Думай, думай, вспоминай. Про открытие силы. Стоп. Ведь Дед тогда с мужиками землю открывал? Зачем? Что за проблема была? Посмотрим…
— Мы первые построим коммунизм, потому, что отказались от белорусского языка — всплыла в памяти цитата из речи руководителя партии в 1964, сказанные им на ступеньках Белорусского университета, возмутившая тогда все его существо. А что дальше? В тот год закрылась последняя школа в Минске, преподавание которой велось на белорусском языке. Гонения на церковь, как православную, так и католическую, закрытие множества приходов. Уничтожение языческих капищ (они-то чем уже мешали, казалось бы?). Правда, тогда нашелся кто-то умный из геологов, да и создал из камней священных, на которых жертву богам приносили, карту Беларуси в музее геологическом, сейчас уже в Минске, а камням присвоил статус музейных экспонатов.
То есть Хранители тогда тоже как-то боролись с этим. Уж как могли, наверное.
Да помнится, Дед говорил, что в то время запрещали держать коров, свиней. Люди в лесу в землянках их прятали. Хлеба не было, правда, появился кукурузный. Можно сказать, все недовольные были. И если говорить прямо, хотели тогда белорусов, как народ вообще уничтожить, чтоб остались, лишь русские по паспорту. И что значительно страшнее — выбивали память народную.
Мне, тогда как раз шесть лет было, так как раз и Дед тогда ритуал проводил, — вспоминал Хранитель. Как же не помнить, я же тогда первый раз самогонки Налибоцкой аж целых сто грамм выпил. Постоянно и теперь этим хвастаюсь.
Что после этого было? Ритуал сделали на Сараки весной, а осенью в СССР появился новый руководитель и в Беларуси — Машеров, и она зажила, вплоть до перестройки. Дед еще хвастался тогда, что ему пенсию на два рубля повысили, стал получать аж 11 рублей!
— Вот, — говорил, — и для себя кое-что урвал!
Но теперь другая ситуация. Вроде беларусы стали ведущей нацией. Объединяющей. Верь во что хочешь, не препятствуют. Опасности от врагов явно невидно, все изподтишка, вот финансовые дела вниз и катятся.
Да ладно пойдем другим путем, раз дед делал этот ритуал, значит, Кладник про это знает, иначе не намекал бы так туманно на толстые обстоятельства. Вот к нему в гости с этим разговором и подкатимся. Да и с другой стороны, сколько уже этих ритуалов он должен был видеть!
Пришлось ехать специально. Одному, опять прятаться от хозяина усадьбы и его работников, не то, чтобы боялся, что они помешают, а просто было чувство, что про этот разговор и то, что я там был ни кто знать не должен. Да и вообще как-то колбасило.
Опять под той вековой елкой, «проклятым» деревом, как говорится в народных поверьях, и состоялся разговор.
Кладник ждал. После всего, что было, он стал другим: меньше придуривался, не корчил из себя ничего, но в то же время оставался сам собой: таким же едким на язык, хитрым, задорным и задиристым Лепреконом.
— А, додумался-таки! Умнеешь! А все ж-таки ко мне за советом! Спасибо за доверие, господин Хранитель! Только вдруг я снова слукавлю? Я ж нечисть!
— Да ладно тебе, обидчивый стал! Мог бы и не спрашивать тебя, но просто советуюсь: ты ведь лучше знаешь, как тут! — Хранитель обвел рукой вокруг. — Как тут обстановка после этого всего… ну того… Не рано ли, получится ли у меня, помогут ли…
— Посмотрим, — задумчиво проговорил лесной дух. Такие праздники проводились. И раньше проводились разными Хранителями. И перед воссоединением беларусов, и перед тем как Столыпин землю нарезать начал, и после восстания Калиновского, и после ухода Наполеона, и перед разделом Речи Посполитой, и перед концом Северной войны, войны с царем Алексеем…
Кладник был серьезен и напряжен. С одной стороны, понятно — это уже не шутки.
Воссоединение Беларуси. Сложное время, уже пахнет войной. С одной стороны репрессии Сталина, расцвет народной культуры, со второй стороны — запрет на язык, культуру, притеснение православия. Понятно, зачем ритуал — народ в беде вместе должен быть.