Пойди поставь сторожа
Шрифт:
– Да, сэр, я расстроена. И могу сказать, чем именно. Этим вашим советом граждан. Я считаю, это отвратительно, и заявляю об этом прямо.
Аттикус откинулся на спинку кресла.
– Джин-Луиза, – сказал он. – Ты ничего не читала, кроме нью-йоркских газет. Я не сомневаюсь, ты повсюду видишь только дикие угрозы и взрывы. У нас тут не Северная Алабама и не Теннесси. Мейкомбский совет состоит из наших граждан и ими же управляется. Наверняка ты лично знаешь там всех.
– Ну как же! Всех – начиная с этой твари Уиллоби.
– У каждого, кто пришел туда, могли быть свои причины. Причем разные.
Не припомню иной войны, что затевалась по такому множеству причин… Кто это сказал?
– Ну да, но сошлись все ради одного.
– Могу
Детский вопрос. На это она ответит.
– Я была в ярости.
Это правда. Она слышала, что оно готовится, знала, каким оно будет, считала, что оно не станет для нее потрясением, но когда купила на углу и развернула газету, пришлось зайти в первый попавшийся бар и выпить чистого бурбона.
– Почему?
– Вот, подумала я, опять нам говорят, что надлежит делать и как быть.
Аттикус усмехнулся:
– Это была непосредственная реакция. А что ты подумала, пораскинув мозгами?
– Ничего особенного я не подумала, но испугалась. Опять они норовят поставить телегу впереди лошади.
– То есть?
Он поддразнивает ее. Ладно, пусть. Сейчас оба они на твердой почве.
– Ну, пытаясь соблюсти одну поправку, они как будто вычеркивают другую. Десятую [60] . Она короткая, в ней всего одна фраза, но, кажется, едва ли не самая важная.
60
Текст принятой в 1789 г. 10-й поправки к Конституции США гласит: «Полномочия, которые Конституция не относит к ведению Соединенных Штатов и не запрещает штатам, сохраняются за штатами».
– Это ты своим умом дошла?
– Да, сэр, своим. Я ни бельмеса не смыслю в конституциях, но…
– Но пока мыслишь весьма конституционно. Валяй дальше.
Дальше? Что дальше? Дальше надо сказать, что я не могу смотреть ему в глаза. Ладно. Хочешь знать мои взгляды на Конституцию – изволь:
– Мне кажется, Верховный суд, пойдя навстречу реальным нуждам небольшой группы населения, совершил нечто ужасающее – такое, что всерьез навредит огромному большинству. То есть сделал все наоборот. Аттикус, я правда же не разбираюсь… Но, по-моему, между нами и каким-нибудь не в меру бойким пареньком, которому неймется, стоит только Конституция, а тут вдруг является Верховный суд и шутя-играя отменяет целую поправку. У нас вроде бы система сдержек и противовесов, но когда доходит до дела, сдержать этот самый суд нам нечем и уравновесить – тоже. Потому что – кто ж на такое отважится? О господи, я вещаю как в Актерской студии… [61]
61
Актерская студия (с 1947) – нью-йоркский экспериментальный театр-студия, основанный с целью постановки спектаклей по системе Станиславского; в 1951–1982 гг. студией руководил Ли Страсберг.
– Что-что?
– Неважно. Я… я просто хочу сказать, что, пытаясь поступить правильно, мы подвергаем реальной опасности само наше устройство.
Она взъерошила волосы. Обвела взглядом ряды черно-коричневых книжных корешков – переплетенные судебные отчеты. Посмотрела на выцветшую картину «Девять стариков», висевшую слева. Жив ли еще Робертс? [62] Она не помнила.
– Итак, ты говоришь… – вернул ее к действительности терпеливый голос отца.
– Да… Я говорю, что… что не сильно разбираюсь в правительственных делах, во всякой экономике, да, если честно, мне и не интересно особо, но я знаю одно: для меня, маленького гражданина этой страны, федеральное правительство – сплошь унылые коридоры и долгое сидение под дверью. Чем больше у нас есть, тем дольше мы ждем и тем
62
Оуэн Робертс (1875–1955) – один из «девяти стариков», членов Верховного суда. В 1937 г., при рассмотрении в Верховном суде вопроса о конституционности минимальной заработной платы, Робертс отдал решающий голос за ее конституционность. Это, с одной стороны, помешало президенту США Франклину Делано Рузвельту провести через Конгресс закон, который позволил бы ему назначать в Верховный суд дополнительных судей (что требовалось Рузвельту для получения одобрения законов «нового курса»), а с другой – стало завершением 40-летнего периода, когда Верховный суд систематически не признавал конституционными попытки государства регулировать бизнес.
Отец выпрямился в кресле и рассмеялся.
– Я же сказала, что ничего в этом не смыслю.
– Милая моя, ты так рьяно ратуешь за права штатов, что рядом с тобой я просто либерал рузвельтовского толка.
– Ратую за права штатов?
– Теперь, когда я настроил уши на восприятие женской логики, могу сказать, что наши с тобой убеждения очень схожи, – сказал Аттикус.
Хотелось вытравить из души все, что она увидела и услышала здесь, уползти в Нью-Йорк, оставить себе лишь память об отце. О нем, о Джиме, о себе, о тех временах, когда все было просто, а люди не лгали. Но она не могла допустить, чтобы отец вступил с нею в сговор и избежал суда. Да еще сдобрить все это лицемерием.
– Аттикус, если ты веришь в это, почему не поступаешь по справедливости? Как бы отвратителен ни был Верховный суд, он сделал, что должно, он положил начало…
– Иными словами – если Верховный суд сказал, мы должны взять под козырек? Нет, моя дорогая! Я рассуждаю иначе. И совершенно напрасно ты думаешь, что я, отдельно взятый гражданин, подчинюсь. Ты сама сказала, что в этой стране только одно выше Верховного суда – и это Конституция.
– Аттикус, мы друг друга не слышим.
– Ты чего-то не договариваешь. О чем ты?
Темная Башня. Чайльд-Роланд к Темной Башне пришел. Мы учили это в школе. Дядя Джек. Теперь я вспомнила.
– О чем я? О том, что я не в восторге от того, как они это сделали, и «не в восторге» – это еще очень мягко сказано, я в ужасе от того, как они это сделали, но они должны были это сделать. Аттикус, пришла пора поступить по справедливости.
– По справедливости?
– Именно, сэр. Пора дать им шанс.
– Неграм? А у них его нет?
– Да вот нет, представь себе.
– И что же, скажи на милость, мешает любому негру в этой стране пойти, куда хочется, и заниматься, чем нравится?
– Это вопрос с подковыркой, и ты это отлично знаешь! Меня так тошнит от этой двойной морали, что…
Он уколол ее, и она дала понять, что почувствовала укол. Не удержалась.
Атгикус взял карандаш и постучал им по столу.
– Скажи-ка мне, Джин-Луиза, – сказал он. – Тебе никогда не приходило в голову, что если в рамках одной цивилизации рядом живут люди отсталые и люди передовые, социальной Аркадии быть не может?
– Ты сбиваешь меня, Аттикус, речь не о том, давай пока социологию сюда не вмешивать. Приходило, приходило, но, знаешь, мне доводилось слышать и кое-что иное. Есть одна формула, и она вживлена мне в самый мозг. Звучит так: «Равные права – всем, особые привилегии – никому», и для меня значит именно и только это. А не то, что карту с верха колоды сдают белому, а с низу – черному. И…
– Что ж, давай взглянем под таким углом, – сказал отец. – Ты не станешь отрицать, что наше чернокожее население – отсталое? Ты это признаешь? И все смыслы слова «отсталость» ты понимаешь, не правда ли?