Пойманное солнце

Мейнк Вилли

— Хэлло! — сказал Эдди.

— Хэлло! — повторила Королева, глядя сквозь меня.

Завязать с ней разговор было нелегко. Сначала она сказала, что не помнит, видела ли меня раньше; затем заявила, что припоминает меня, по что это неважно, как неважно все, ибо все происходит само собой.

Я спросил, сколько ей лет.

— Семнадцать, восемнадцать, двадцать, может быть, больше.

Но я-то знал точно. Худощавый Восьмипалый улыбнулся и заметил, что это относится к принципам «гоу-гоу».

Украшение величиной с талер сверкало на солнце, а за спиной Королевы я видел побережье и прилив в полуденном зное, причем небо

ничем не отличалось от воды. Королева закурила сигарету, которая вызывала блеск в глазах и придавала взгляду отсутствующее выражение. Она села за мой столик. Мне пришлось буквально вытягивать из нее все, что я хотел узнать. Ответы звучали рассеянно и часто не имели ничего общего с моими вопросами. Тем не менее кое-чего мне удалось добиться.

Она была студенткой философского факультета в Сан-Франциско, но уже три или четыре года не училась, потому что, как уже было сказано, все идет само собой, а значит, не имеет смысла пытаться что-либо познать. Жизнь темна, будущего нет, поэтому нужно уходить в собственное «я» и извлекать из себя сокрытое. Надо курить «Пот», но единственное, что раскрывает внутреннюю сущность, — это «Ацид».

Эдди просветил меня, пояснив, что «Пот» — это табак с гашишем, а «Ацид» — наркотик ЛСД. Королева, став неожиданно словоохотливой, вновь замолчала. Зато Эдди, в котором было что-то от педагога, взял на себя руководство беседой. Белый хлопчатобумажный платок с красным и желтым орнаментом закрывал его от бедер до щиколоток. Окладистая рыжеватая борода Эдди придавала ему сходство с простодушным завсегдатаем баварских пивных. Он тоже прибыл из США и так же, как Королева, несколько семестров изучал философию.

В расколе хиппи на две группы Эдди винил Королеву. Это был их старый спор, который вспыхнул вновь, не принимая, однако, слишком острой формы. Вокруг столика собралось несколько хиппи, которые слушали нас со скучающим видом, вставляя иногда одну-две фразы. Таким образом я постепенно получил представление о их жизни.

Нельзя было понять, почему Эдди и Королева пользовались определенным авторитетом у хиппи, которые вообще-то никаких авторитетов не признавали. Я узнал, что «сцена» — это всемирная встреча хиппи, которая два года тому назад состоялась в Непале, в городе Катманду, хотя Королева якобы еще тогда предлагала Гоа. В прошлом году «сцена» состоялась в Лаосе, что вызвало некоторое недовольство местного населения, и поэтому в нынешнем году ее решили проводить в Гоа.

Первая группа в составе пятисот хиппи проводила «сцену», кульминационным моментом которой были рождественские праздники, здесь, на побережье Гоа, а вторая группа из ста пятидесяти человек во главе с Эддц совершила паломничество за тридцать миль к югу, в Калва-Бич.

Причину отделения ста пятидесяти хиппи мне так и не удалось выяснить, да это и не казалось мне столь уж важным. Вероятно, она была связана с поведением приверженцев Королевы, которое возмутило достойное уважения местное население, следствием чего явился протест, опубликованный в газетах Гоа.

Один американский юноша, приняв ЛСД, сошел с ума, разбил в отеле окна и поломал двери; француженка, подбодрившись гашишем, бегала совершенно голая по Калангуте, чтобы досадила закутанный с головы до ног индийским женщинам, и с криком «Любовь, любовь!» разбрасывала цветы.

Было и несколько других случаев, когда полиции пришлось вмешаться, но вообще-то жалоб почти не

поступало, так как хиппи пускают события на самотек и не любят насилия.

Тем не менее слишком вольное поведение хиппи-женщин вызвало вполне понятное недовольство, особенно у женщин из рыбацких деревень. Хиппи сбрасывали на пляже и без того скромное одеяние и во всей своей загорелой наготе предлагали себя солнцу и морю, луне и любви; играли на гитаре, пели песни и при помощи наркотического дурмана выжимали из себя постепенно ту каплю жизни, которая еще в них теплилась.

Я лишь краем уха слушал спор между Королевой и Эдди и следил за девушкой-итальянкой, которая пустыми глазами смотрела поверх лежащей перед ней книги и что-то шептала, шевеля губами. В каком мире жила она? Что превратило ее в развалину?

ЛСД — бесцветен, не имеет запаха, безвкусен, если его растворись в жидкости. Приняв его, человек чувствует себя сначала немного жалким, затем по его телу словно проходит поток, который прорывает преграды фантазии и несет в бесконечное, неописуемое, затем поток уходит, словно уходит жизнь, и что же остается? Головная боль, тошнота и остаток разрушенной жизни, который с каждым следующим опьянением становится все меньше.

Вот такое примерно представление о ЛСД сложилось у меня по описанию Эдди вчера вечером в «Каравелле». Мы выпили с ним немного, и он был как будто совершенно откровенен со мной. Он сказал также, что сыт по горло бродяжничеством.

Теперь я внимательно наблюдал за лицами сидевших за моим столом молодых людей, которые с подчеркнутым безразличием высказывали странные суждения. Королева вдруг показалась мне безмерно самонадеянной, говорила она заученными фразами, как и другие хиппи, которые тоже употребляли выражения, вычитанные из их подпольных журналов.

Эдди, например, сказал:

— Будущего нет.

Молодой голландец:

— Я не позволю предписывать мне, как я должен жить. Это мое дело.

Восторженная шведка:

— Я хочу раствориться в воздухе и почувствовать великое НИЧТО.

Немец из ФРГ:

— Старшие думают, что они знают все лучше нас, но они — это они, а мы — это мы.

Восторженная шведка:

— Я хочу быть только самой собой.

Королева:

— Так много скрыто в каждом.

Эдди:

— Мы хотим быть совершенно свободными.

Шведка:

— Я отвергаю любой авторитет, равно как и авторитет родителей.

Эдди:

— Да, мы отвергаем готовые образцы, мы хотим быть свободными, свободными от всех пут.

Королева:

— Все идет само собой.

Восторженная шведка:

— Я иду куда хочу. Хочу любить — люблю, хочу умереть — умираю.

Все это казалось кошмаром, хотя был ясный день. На лодке, которую мне было видно в открытую дверь, сидела, опустив крылья, ворона. Она сидела против солнца и казалась мне очень большой и очень черной. Мне вспомнился японский фильм «Акамору» («Темное, дикое желание»), фильм о «потерянном поколении», как говорилось в рекламе, герой которого произносит в конце: «Будущего больше нет!». Это был ужасный фильм, обвинение, предъявляемое молодежью к преступной общественной системе. Он — и в этом я убежден — продолжался здесь, на пляже Калангуте. Хиппи не бросали пустых фраз, когда говорили об отсутствии будущего и попытках обрести свободу, которой не было, и не случайно, а из чувства безысходности они убивали себя наркотиками.