Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]
Шрифт:
Все вышло слишком неожиданно. Отец с матерью не отпустили сына — единственное дитя и уедет из дома? Прощаясь, мудрец сказал, что все же ждет Мотла, ибо не гоже оставаться доморощенным самоучкой. Только наставник научит, как с клубка мудрости сматывать нить знаний, да так, чтобы не рвать ее и не делать потом узелков.
С этого дня Мотл мечтает только об одном: стать учеником мудреца. Отец против. Во–первых, страшно отпускать единственного сына. Во–вторых, сапожничество — потомственное ремесло в их семье. И отец и дед его были сапожниками. Отчего бы и Мотлу не продолжить династию? И, наконец, в-третьих, живет в душе отца недоверие к этим книжникам и буквоедам.
— Я тоже происхожу из семьи раввина, — неожиданно воскликнула Голда, — я тоже много училась и ценю просвещение!
— Голда, душа моя, такое бесцеремонное вторжение в рассказ нашего дорогого гостя не укрепляет твоей репутации образованной женщины, — заметил раби Яков своей супруге.
— Я нема, как рыба, — устыдилась Голда.
— Пожалуйста, продолжайте, раби Эфраим, — сказал раби Яков.
Мотл ежедневно и настойчиво упрашивает отца. Мать поддерживает сына. Наконец, отец сдается. «Ладно уж, Мотл, отправляйся к своему хасиду. Но одного я тебя не отпущу. Поеду с тобой. Так безопаснее. Заодно и погляжу, что за люди у него учатся, и где ты сам жить станешь. И учти, Мотл, если по дороге случится с нами какая–нибудь каверза — немедленно возвращаемся назад, ибо это знак того, что Господу неугодно наше начинание», — сказал суеверный сапожник.
Отец запряг лошадь. Мотл собрал свои книги и тетрадки в дорожный мешок. Мать снабдила провизией отъезжающих. Отец с сыном уселись на подводу и тронулись в путь. Мать машет им рукой и с надеждой смотрит вслед.
День пути, два дня пути. Все, слава Богу, хорошо. Мотл уже видит себя учеником хасида. Вот он входит в бейт–мидраш — дом, где цадик занимается со своими учениками. Усаживается. Слушает мудрые слова раби. А когда тот оставляет учеников одних, Мотл на равных с ними обсуждает трудные места из книги, чтобы приготовиться отвечать учителю. И вдруг: «Трах–тарарах!» — cломалась у телеги ось. Отец с сыном пытались починить, да поломка–то непростая. С горем пополам добрались до ближайшей деревни и там произвели ремонт. Однако отец поворачивает оглобли: «Помнишь, сынок, наш уговор? Едем домой.»
Вернулись обратно не солоно хлебавши. Мать утирает слезы. Мотл чуть не плачет. Только отец держится стойко и не выказывает признаков разочарования.
Итак, попытка добраться до цадика в летнюю пору потерпела неудачу. Однако, тяга к знаниям сильнее превратностей судьбы. В человеке незыблемое одолевает преходящее. Погоревав, Мотл стал готовиться к новой попытке, на сей раз зимой. Хотя готовиться нужно не ему — он всегда готов. Главное — отца уговорить.
Настала зима, и снова в путь. Лошадей впрягли не в слабую подводу, а в прочные сани. Мотл с отцом закутались в тулупы, обняли на прощание мать и — вперед. Отцовское условие прежнее: встретится в дороге препона — возвращаемся с полпути. Едут день, едут другой. Вот миновали роковое место, где сломалась у телеги ось. Цель все ближе. Остановились на последнюю ночевку на постоялом дворе. Выпрягли лошадей и отвели в стойло. Одна из них не понравилась отцу: дышит тяжело, и в глазах туман. А под утро обитателей постоялого двора разбудило пронзительное и жалкое лошадиное ржание. С тяжелым сердцем бросился отец в стойло. Так и есть: лошадь их испустила дух. Для семьи сапожника потеря немалая. «Вот он твой хасид! Лошадь пала. Немедленно едем назад. И конец этому.
Прибыли домой. Все семейство горюет. И неудачу потерпели, и ущерб понесли. Но Мотл мечту свою не оставил. Знает: ситом черпает воду тот, кто учится без учителя. Не получилось летом, сорвалось зимой, значит — надо пытаться весной. Задумал он, как стает снег, пойдет пешком сам, не спрашиваясь отца. Прозорливая мать разгадала его план, заставила по секрету признаться ей. «Упрямец, весь в отца» — подумала она. А отец успокоился, точает сапоги и рад, что сын больше про поездку не заикается — значит отступился.
Пришла весна, и мать в тайне от отца снарядила сына в дорогу. Задолго до рассвета Мотл вышел из дому, и, презрев опасности пути, смелым шагом двинулся к цели. И случилась с ним беда. В тот год весенний разлив был особенно широк. Мост через реку оказался под водой. Мотл переправлялся на плоту. Подул сильный ветер, и волны раскачали плот. Мотл потерял равновесие и упал в ледяную воду. На счастье, поблизости оказались добрые люди. Вытащили парнишку из воды, переодели, отогрели и вернули домой.
Только к лету поправился Мотл — так тяжко болел он после весеннего купания. Но дух его сломлен. Мешок с книжками и тетрадками пошел ко дну. Теперь он не может учиться даже дома. Дни проходят один за другим, серые и бессмысленные. Сраженный троекратным совпадением, сын стал суеверен, как отец: «Три неудачи я потерпел на пути к цадику. Видно, и вправду Богу не угодно, чтобы я стал ученым», — с горечью думал Мотл. Неприкаянный, бродит он день–деньской по двору без цели и занятия.
Отец и мать плачут. «Мальчика надо спасать. Единственный сын. Где взять нам врача, чтобы исцелил больную душу?» — спрашивают родители местного раввина. Но у того нет для них дельного совета, есть только пресные слова утешения: «Не падать духом, надеяться на лучшее.»
К счастью, кончаются звенья в цепи невзгод. Доктор сам явился в местечко. Это был тот самый цадик, который зажег мечту юного Мотла. Проездом, он вновь заночевал в доме сапожника. Наутро отец с матерью рассказали мудрецу, о беде, их постигшей. И уж теперь сам отец просил раби взять с собой мальчика, а иначе тот зачахнет без книг и мудрого слова. «Собирайся, Мотл!» — весело скомандовал цадик. И часу не прошло, как, попрощавшись с домашними, парнишка уже сидел в повозке напротив раби и пожирал глазами будушего учителя. Кажется, мечта Мотла сбылась, не сглазить бы.
— Ах, какая чудесная сказка! И кончается хорошо, — воскликнула Голда, — спасибо тебе, раби Эфраим. Жаль только, что мы не узнали, стал ли Мотл раввином или даже мудрецом, и обзавелся ли собственными учениками? Нет ли у сказки продолжения?
— Есть продолжение, Голда, — ответил раби Эфраим, — продолжение ее — я сам. Эта сказка — история обо мне.
— Вот здорово! Значит мы слушали быль, — радостно всплеснула руками Голда, — а отчего тогда мальчика зовут Мотл, а не Эфраим? — спросила она после некоторого размышления.
— Мотл — это литературный псевдоним, — вставил слово доселе молчавший Шломо, любимый ученик раби Якова. Произнес он это, сохраняя серьезную мину на лице, но скрыть лукавство в глазах ему не удалось. Подозревая подвох, хасиды уставились на раби Якова.
— Любезный наш Шломо, рассказчик изменил имя героя сказки ради сюрприза в конце, и ему это удалось. Мы преклоняемся перед твоим, Шломо, европейским образованием и гордимся тобой. Продолжай просвещать нас, провинциалов, — сказал раби Яков с тонкой улыбкой на устах. И хасиды наградили самоуверенного Шломо победоносными взглядами.