Поющие золотые птицы[рассказы, сказки и притчи о хасидах]
Шрифт:
— Надо надеяться на лучшее. Бог даст, все устроится, — успокаивает гость бедную хозяйку, сам не слишком уверенный в своих словах.
Вернулся домой хасид, и гость пытается пробудить в нем беспокойство: мол, надо искать покупателя, чрезмерная уверенность ведет к беде. Даже помощь свою предлагает. Но арендатор и слушать не хочет. «Бог не оставит меня. Чем крепче вера, тем счастливей судьба», — отвечает.
За день до срока уплаты долга, когда покупателя все еще нет, а тревога в доме стала невыносимой, снова раздался топот копыт, и снова примчался на
— Где арендатор? — злорадно завопил все тот же лакей.
— Муж в поле, — со страхом произнесла женщина.
— Напомни своему Мойше, что последний срок уплаты долга — завтра с заходом солнца — выкрикнул всадник и скрылся.
Настало утро, последний день. Стук в дверь. На пороге стоит мужчина. Это — проезжий купец, хочет купить зерно. Хасид многозначительно смотрит на жену и на раввина. Арендатор и покупатель торгуются. Купец дает одну тысячу золотых, арендатор требует две тысячи. Каждый стоит на своем. Ни один не уступает, и купец уходит. Арендатор, сохраняя спокойствие, как ни в чем ни бывало, отправляется в свой ежедневный сухопутный круиз по полям. На этот раз гость, не справляясь с волнением, следует за хозяином.
До захода солнца остался один час. Вдруг кто–то окликает наших героев. Оглянулись — их догоняет повозка, а в ней все тот же купец, держит в руках мешок.
— Эй, хасид, стой! Повезло тебе! — говорит купец, — бери свои две тысячи золотых, все арендаторы в округе зерно продали, кроме тебя покупать не у кого, — сказал купец, протягивая мешок с деньгами.
— Давай сюда золотые, купчина, да пойдем скорей к помещику — я долг ему отдам, а ты зерно заберешь, — промолвил арендатор, не обнаруживая ни радости ни волнения.
— Ну, что я тебе говорил, почтенный раби!? Пойдем с нами, познакомишься со славным моим хозяином. До захода солнца успеем, если поторопимся, — продолжал хасид, обращаясь к раввину.
— Ты, хасид, в рубашке родился, да и я тоже. Не удрал бы я давеча от разбойников — не вернуть бы тебе долга, а мне — головы не сносить, — сказал купец.
— Милости прошу! Я слышал, ты побывал в гостях у моего хасида? Рассказывай! — обратился цадик к своему старинному другу раввину, который, пройдя в горницу, уселся поудобнее на стуле.
— Ты прав был, друг. Воистину он удивил меня уверенностью и спокойствием, этот арендатор, — сказал раввин.
— Он расплатился с помещиком?
— Я чрезвычайно тревожился, бедная жена его была в панике. Казалось, не миновать беды. Покупатель явился в последний момент. Слава Богу, все кончилось хорошо. Твоему хасиду улыбнулось счастье, но он думает иначе. Воистину, удача сама слепа и любимцев своих ослепляет, — сказал раввин.
— Да пойми же, друг, что не в удаче здесь дело. Что удача? Случай, случайность. Хасид не на случайность надеется, а на Бога, и не ошибается. Урок многих лет подтверждает его правоту. Согласна со мной, женушка? — сказал цадик, обращаясь к раввину, а затем к жене, появившейся на пороге горницы.
Два взгляда
— Пора по домам, евреи! Кончились на сегодня сказки, — сказал раби Яков, цадик из города Божин, своим хасидам, сидящим за знаменитым на всю округу огромным столом в горнице в его доме. И то верно: время к полночи близится, раби устал рассказывать, да и у жены его Голды уж глаза слипаются.
— Раби, ты сегодня в ударе, одна сказка лучше другой, не всякий раз на исходе субботы нам выпадает такая удача. Расскажи последнюю, хоть самую короткую сказку! — словно малые ребятишки запросили в один голос хасиды.
Раби Яков удовлетворенно улыбнулся: кто из нас не любит похвал?
— Ну, что ж, разве что самую короткую? Так и быть, слушайте. А тебе, Голда, я подам чаю — приободрить тебя, — сказал цадик, собственноручно налил чаю из самовара, поставил чашку перед утомленной своей супругой и принялся рассказывать.
Жила в еврейском местечке бедная и немолодая уже вдова. Сваты терпели неудачу за неудачей и никак не могли найти подходящую пару для одинокой женщины. Вот и получалось, что не на кого ей было опереться, кроме как на единственного сына.
Беда, однако, с этим парнем. Сверстники его женаты и детей имеют, а этот все над книгами сидит, из дома носу не кажет. Людей боится, что ли? Два занятия у него: то Святое Писание читает, то мечтает. А ночью иной раз выходит во двор и глядит на звезды, словно разговаривает с ними. Никакую работу делать не умеет, все из рук валится. В общем — ненормальный сын у вдовы. Соседи так и говорят о нем: сумасшедший. Имя его — Шмулик, хотя некоторые называют его Шломик, а кое–кто, не стесняясь, говорит Шломиэлик. Почета большого ему, понятно, не положено. Но Шмулик человек незлобивый, обижаться не умеет. «Это без имени человек — не человек. Какая разница, Шмулик ли, Шломик ли? И то и другое — имена», — с мудрым спокойствием говорит себе юноша.
Может ли бедная вдова в старости на такого сына полагаться? А ведь вдовы — самые незащищенные существа на свете.
Не с кем Шмулику поговорить — ни одной родственной души в местечке. Люди с утра до вечера заняты тем, что добывают хлеб насущный. Или ссорятся, или завидуют, или козни друг другу строят. В крайнем случае любят. И никому нет охоты слушать, что вычитал Шмулик, и как объяснил необъяснимое и как истолковал неистолкованное. Не любят люди мечтателей. И оставалось ему, безумному, глядеть на звезды и разговаривать с ними.
— Вот, скажем, задумал бы Господь заново создать человека. И пусть бы поселил его вон на той звезде, — рассуждает Шмулик, — На земле люди грешны. А на звезде этой Господь не сотворил бы соблазнов, и жили бы все праведной жизнью. Интересно, какой может быть жизнь без греха? Богата или бедна событиями? Брат не убил бы брата. А как выглядели бы десять заповедей? Что было бы в Торе о той звезде написано? С утра начну все это обдумывать, а потом запишу, — воодушевился Шмулик.