Поздний бунт. Андрей Старицкий

Ананьев Геннадий Андреевич

–  Не чересчур ли ты разеваешь рот, эскулап?!
– гневно припугнул лекаря Радзивилл-младший.
– За подобное оскорбление ясновельможных можно лишиться языка, а то и головы!

Лекари поспешили вон из опочивальни.

Вечером того же дня, что в Кракове начали читать завещание Александра, об этом от курьера, скакавшего в Киев, узнал князь Глинский. Первым его желанием было, пришпорив коня, скакать в Краков, однако разум взял верх: без королевской гвардии в Кракове он станет легкой добычей ясновельможных, которые вполне могут оковать его, а то и лишить жизни. Если они решились на такое кощунство, как обнародование завещания при живом короле (Глинский еще не знал, что оно подложное), то можно ли ждать от

них добрых поступков и заслуженного в столь нелегкой сечи почета? Если же он поведет гвардию спешным маршем, тогда князя вполне могут обвинить в том, что он хочет захватить трон. Да, он возмечтал о троне, когда король Александр доверил ему править страной, но разве мыслил о захвате трона силой? Нет! Избрание сеймом - одно; захват силой - совсем иное.

«Объяснюсь с Александром, въехав в Краков не ранее назначенного времени», - решил князь.

Однако почти перед самым Краковым встретила его весть о кончине короля, и все то, о чем он собирался говорить с Александром, потеряло смысл. Князя ждала полная неизвестность, и все же он не изменил себе: послал, как делал всегда, возвращаясь в стольный град с победой, гонца с извещением, когда въедет с гвардией в город.

Вроде бы все пошло своим чередом: улицы полны народа, цветы летят под копыта его аргамака [87] , под копыта коней королевских гвардейцев - будто не объявлен в столице траур, люди ликуют искренне, понимая значение одержанной над крымцами победы.

[87] Аргамак - рослая и дорогая азиатская лошадь.

И вот последний поворот к Ратушной площади. В связи с трауром королевский оркестр может не прибыть на площадь, но отцы города, по обычаю, должны встретить героев-победителей - гвардию и их командира - низким поклоном, воздавая им по заслугам.

Но что это?! Площадь полна народа, а из городских властителей никого нет.

Скребнула обида по сердцу кошачьими когтями, но князь Глинский, делая вид, будто все идет нормально, продолжил путь к Королевскому дворцу без остановки. Ворота дворца открыты, но перед ними нет ни одного ясновельможного, кто бы встретил победителей.

–  Отчего-то паны-патентанты не встречают нас?
– с недоумением спросил воеводу Домбровского князь Глинский, который, впрочем, не мог не понимать причины такого явного пренебрежения, и хитрил, задавая этот вопрос.

Должно быть, прощаются с покойным королем, - ответил воевода.

–  Может быть. Но возможен и заговор. Против Сигизмунда-наследника. Давай на всякий случай поступим так: отдыха гвардейцам не дадим, а прикажем половине их остаться в казармах в полной готовности, второй половиной заменим все караулы. Возьмем дворец под свое око. Без моего и твоего слова никого во дворец не впускать и не выпускать. Со мной неотступно - полусотня. Я сам ее отберу.

Воевода Домбровский оказался прав, предположив, что ясновельможные находятся у ложа покойного. В одном он ошибался: собрались они там не ради прощания с королем или замаливания своих грехов, а рассчитывали на то, что Глинский непременно придет проститься с покойным, тут они князя и арестуют. В соседней комнате знака заговорщиков ожидала пара десятков дворцовых стражников и кузнецы, которые должны были оковать правителя якобы за измену и попытку силой захватить трон.

–  Попляшет у нас, схизматик-правитель!
– со злорадством предвкушали ясновельможные свою полную победу над князем Глинским.

–  Уморим голодом горе-правителя!

–  Только туда ему дорога!

Паны кощунствовали у одра, вовсе не считая, что грешат, обсуждали, как устроить торжественную встречу наследника трона Сигизмунда и как дать ему понять, что именно их усилиями шагнул он из полунищего

бытия к славе и богатству, но сделать это так, чтобы не оскорбить его братского чувства, обвинив в смерти Александра князя Глинского, приславшего якобы с вестью о победе требование уступить ему трон.

Заговорщики даже принялись обсуждать текст письма, горячась и, как обычно споря, без всякого удержу, но вдруг дверь распахнулась, и к ложу, на котором лежал почивший король, уверенно прошагал князь Михаил Глинский. Преклонив колено, скорбно опустил голову.

–  Пора?
– шепотом спросил Заберезинского Радзивилл-младший.
– Даю команду?

–  Погоди немного, - ответил таким же тихим шепотом Заберезинский.
– Пусть простится, - и добавил с Ухмылкой: - Последние его минуты без оков.

Михаил Львович поднялся и повернулся к притихшим ясновельможным панам. Радзивилл-младший шагнул было к двери, чтобы позвать готовых к действию стражников и кузнеца, но первые же слова князя Глинского словно жесткая узда остановили его.

–  Панове! Пользуясь правом дворного маршалки, я сменил все караулы. Те стражники, которые должны были арестовать меня, отпущены по своим домам. Я оставил только кузнеца. Для него вполне может найтись работа.

Радзивилл-младший и Заберезинский побледнели, и Михаил Глинский, увидев это, подумал: «А не оковать ли в самом деле этих? А то и всех сразу, обвинив в заговоре?»

У него вновь возникла мысль о престоле. Кто сейчас сможет помешать ему обрести королевскую корону? Вся гвардия встанет за него горой. Это вполне понятно: ратники любят сильных, а он в очередной раз показал свою силу.

«Они считают, что я объявлю себя королем, даже надеются на это».

Однако гвардия - это еще не вся Речь Посполитая, а тем более - не вся Европа, путанная замысловатым переплетением королевских семей. Пустят ли они в свою среду его, служивого князя, хотя и довольно знатного древнего рода, - вопрос великого значения. Скорее всего - нет. Избрание на сейме по воле Александра Казимировича Ягеллона вполне бы примирило королевские семьи с новой фигурой, с новой, вполне возможно, династией: если на первых порах не встретят его с распростертыми объятиями, то уж терпеть будут вынуждены. Довольно много лет провел Глинский при дворе императора, во дворах королей Испании, Франции и многих других держав - везде смог добиться расположения к себе, они по сей день покровительствуют ему. «Стоит ли менять дружбу на вражду? »

Действительно, чего ему не хватает? Богатый удел в Турове, не менее пяти богатых поместий, поистине неисчерпаемая казна. Побеждая во всех походах, он при дележе добычи не забывал о себе. Сегодня важней не сам трон, сколько такой же авторитет при дворе Сигизмунда, какой имелся при дворе его брата.

Еще одна причина удерживала Глинского от опрометчивого, а вполне возможно, и рокового шага - надежда, какую подала вдова князя Киевского Семеона Олельковича.

Не единожды Михаил Львович бывал в Киеве в гостях у князя Олельковича. Его встречали с почетом, особенно когда возвращался из очередного победоносного похода против крымцев или Орды. Иногда, ради того, чтобы погостить у Олельковичей, выбирал Глинский кружной путь, а виновницей этого была княгиня Анастасия - жена Семеона Олельковича.

Еще когда он первый раз посетил дворец Олельковича и был зван на торжественную трапезу, хозяйка дома, по славянскому обычаю, вынесла почетному гостю на золотом подносе золотой кубок с греческим вином. Но не золотой блеск подноса и кубка привлекли внимание гостя, а сама княгиня: чуть-чуть полноватая, но сохранившая стройность, обворожительная ликом, которое не портили щедрые белила, кокошник и жемчужные рясна, струящиеся от висков и спадающие на плечи. Эти нити жемчуга словно были ореолом ее неземной красоты. Глаза же княгини с поволокой манили к себе волнующей таинственностью.