Поздний бунт. Андрей Старицкий
Шрифт:
– Свят-свят, - запричитал архиепископ, поняв, в какой ощип попал нежданно-негаданно, затем, взяв себя в руки, ответил с достоинством: - Жизнь праведника ли, грешника ли - в руках Господа Бога нашего…
– Не стели, настоятель, соломки, - остановил архиепископа Шигона, - сделай все возможное и даже невозможное для излечения. Державы ради. Да и самого себя тоже.
– Замолчав многозначительно, он затем продолжил разговор в совсем ином тоне: - Не откажи еще в одной просьбе, снаряди дюжину повозок за телами павших в сече детей боярских. Схороним их, если благословение твое, владыка, получим, на монастырском кладбище.
–
– Для охраны разбойника оставлю два десятка ратников. На обратном пути из Суздаля их заберу вместе с излечившимся.
– Да благословит тебя Господь.
– Еще один уговор. Возок я оставлю здесь, а у тебя, владыка, возьму повозку. Дай мне крестьянскую телегу, только крепкую, чтобы без поломки дотянула до Суздаля.
– Не на телеге ли собрался везти знатную инокиню?
– Да! Я ей - почести да удобства, а она в ответ - засаду.
– Не знавши, не вини. Грех великий.
– Ничего. Бог простит, если что не так. Поставлю свечу потолще. Решения своего не отменю. Узнает мою руку!
Да, Соломония сразу почувствовала твердую руку Ивана Шигоны, когда он, уладив все дела, возвратился в женский монастырь. Из просторной кельи с добрым ложем ее тут же перевели в тесную, пропахшую грязным старческим духом, в которой едва уместился узенький топчан с войлочной подстилкой, малюсенький колченогий столик и крохотная скамеечка. Ни окошечка в глухих стенах. Только тусклый свет от лампадки под иконой Божьей Матери смягчал суровую темноту.
Провожавшая Соломонию монахиня будто невзначай обмолвилась:
– Позавчера схоронили затворницу. Молилась святая денно и нощно, питаясь одними сухариками. Толькo и радость, что не воду, а сочиво [132] пила. Да и то - жиденькое.
Словно обухом по голове. Задумалась Соломония, неужто и ее могут заточить здесь до конца дней?! Вполне. Пошлет изверг Шигона свое слово злодею-мужу, и тот согласится. Она молилась до того самого момента, когда ей вместо ужина принесли кусочек черствого ржаного хлеба и кружку с жидким сочивом. Сцепила Соломония зубы, пока юная послушница не покинула келью, а как ее шаги удалились, зашлась в горестном рыдании. Не спала она почти всю ночь, выплакала все слезы, едва не сойдя с ума, а утром с восторгом услышала от послушницы, принесшей коржачку жиденькой пшеничной каши, слова:
[132] Сочиво - сок или молоко, получаемое из семян, орехов (миндальное, маковое, конопляное); пища с этим соком; постная пища, кашица.
– Поспеши, инокиня, пора отъезжать. Не припозднись. Сердит боярин, тебя сопровождающий.
– Какой он боярин!
– невольно вырвалось у Соломонии, но она тут же, осадив себя, смиренно перекрестилась и покаянно попросила: - Господи, прости мою душу грешную.
Ее не ждали с почтением во дворе. За ней пришли. Выйдя во двор, она обомлела. Ноги сделались ватными, не хотят подчиняться, не идут к грубой крестьянской телеге, на дне которой тонюсенький слой подопревшей соломы, застланный полоской ветхой дерюжки.
– Проходи, царица. Устраивайся в раззолоченной колымаге!
– язвит Иван Шигона.
– Поспешай, пошевеливаясь.
Приструнить б дерзким ответом наглеца, но Соломония не забыла еще прежних
Едва взгромоздилась она на телегу, путаясь в длиннополой рясе, но никто даже и не шевельнулся, чтобы ей помочь: боялись гнева Шигоны. Когда Соломония устроилась кое-как в телеге, Шигона, видно воображая себя воеводой великой рати, крикнул:
– Вперед!
Ровная ли дорога, ухабы ли под колесами, с рыси на шаг лошадей возница не переводил - инокиню нещадно подбрасывало, и она, чтобы смягчить тряску, то и дело хваталась за борта телеги. Впрочем, это мало помогало, и вскоре от такой езды она совершенно обессилела, и ее хватило только на то, чтобы шептать посиневшими губами:
– Будьте прокляты, изверги. Будь проклят Василий, кого я грела двадцать лет на своей груди. Будьте прокляты все, кто причастен к моей казни!
С каждой верстой проклятия ее становились короче и злей, а к полудню она временами начала терять сознание.
Шигону известили об этом, предупредив:
– Довезем ли? Царь Василий Иванович не велел небось схоронить царицу в пути.
– Инокиня она, не царица!
– зло поправил Шигона.
– Двадцать лет царствовала, благодетельница…
– Не канючь!
– оборвал заступника Шигона и добавил уверенно: - Довезем. Ничего с ней не случится.
Разговор этот, однако, не остался без последствий: вскоре отряд остановился на отдых. Шигона приказал при Соломонии, чтобы она слышала, выслать окрест дозоры:
– Глядите в оба, чтоб не подкрались к нам татями доброхоты инокини.
После предупреждения о возможном недовольстве Василия Ивановича столь явным насилием Шигона в дальнейшем повел себя немного осмотрительней. Теперь он не только приказывал чаще делать остановки, но и велел на ухабах ездовому переводить лошадей на шаг, даже при Соломонии упрекнул возницу:
– Иль хворост везешь? Видишь колдобины, сбавь прыть. Иль ты нелюдь бессердечная?
Возница засопел, обидевшись, ибо перед выездом получил совершенно иной наказ, и хотя искренне жалел инокиню, ослушаться Шигону не мог, боясь плетки, а то и батогов. И надо же - теперь оказался виноватым. Без всякой вины. Сердит он, однако, был только на воеводу, приказу же обрадовался и повез инокиню со всей осторожностью. Ехать Соломонии стало намного легче, к тому же постепенно она приловчилась как-то смягчать тряску, то ли свыклась с ней, и все же за день уставала изрядно. Теперь она никого не проклинала, а больше думала о том, что ждет ее в Суздале, и холодела душой, когда вспоминала ночь, проведенную в вонючей тесной келье. «Не должно бы… - пыталась она успокоить себя.
– Не преступница же я…»
Всему приходит конец, окончилась и тряская дорога, колеса телеги прогромыхали по бревенчатому настилу моста через речку Каменку, и Соломония увидела впереди Покровский женский монастырь. Когда-то супруг ее обещал свозить в Суздаль, вымолить в старинных храмах монастыря Положения ризы Пречистые Богородицы и Покрова Богородицы наследника престола, да так и не соизволил. Теперь вот доживать ей свой век в беспрестанных молитвах в одном из этих монастырей.
– В Покровском конец твоего пути, - вполголоса известил возница, опасливо глянув на ехавшего рядом стражника, - вона он.