Пожалуйста, только живи!
Шрифт:
– Почему же только зрительницы? – возразил Левка. – Я бы тоже не простил!
– Ты же знаешь, он натурал, – устало бросила Рита, наклонилась над инвалидной коляской и поправила Левкин шарф.
– Это просто потому, что я не испробовал на нем свое очарование, – глумливо заявил Беликов.
– О, ну да, разумеется. Твое очарование даже меня заставляет жалеть, что я не педик, – хмыкнула Рита.
С потемневшего неба сыпались редкие крупные снежинки. Стылая московская весна мела их по тротуарам холодным ветром. Рита плотнее запахнулась в пальто, купленное в прошлом году,
В зеркале она напоминала теперь самой себе ту пятнадцатилетнюю Риту Хромову, королеву Марго, хулиганку и оторву, которой была когда-то, кажется, тысячу лет назад. Скуластое бледное лицо без косметики, кое-как отросшие после последней стрижки неровные пряди темных волос, тощее угловатое тело, всунутое в первые попавшиеся джинсы, огромный, свисавший чуть ли не до колен старый Левкин свитер, пальто не по размеру. Только у той девчонки глаза горели, а у этой были вечно усталыми, тусклыми, словно припорошенными пеплом.
Она с тоской думала о том, что для премьеры в следующем месяце ей придется, наверно, как-то приводить себя в порядок, делать прическу, выбирать платье, позировать, улыбаясь, фотографам светской хроники. Все это казалось утомительным и ненужным. Ей теперь чаще всего хотелось лишь одного – прийти домой, в Левкину квартиру на Пятницкой, вытащить из полой гипсовой башки какого-то бюста – Робеспьер, кажется? А может, Моцарт? – запрятанную заначку того Левкиного успокоительного, запить его коньяком или энергетиком из жестяной банки и на некоторое время превратиться в теплое мягкое облако, не знающее боли, ничего не страшащееся, ни о чем не жалеющее.
Она говорила себе, что зависимости от препарата у нее нет. Что она не подросток и вполне может все это контролировать. Что для нее это просто способ, позволяющий не сойти с ума и выдержать… Держаться хотя бы ради Левки, которому она нужна. Ради сына, которому не нужна совсем. Ради… Черт его знает, ради кого или чего еще.
Она остановилась на минуту, прикурила сигарету и принялась дальше толкать инвалидную коляску, в которой сидел Левка, по улице. Эти прогулки были ежедневными и отнимали у нее почти все силы. Нужно было кое-как запихнуть едва державшегося на ногах Левку в куртку, усадить в кресло, спустить по узкой старой лестнице – долбаное Замоскворечье, долбаные памятники архитектуры, почему в девятнадцатом веке в домах не делали лифты? – а потом еще толкать тяжеленную металлическую конструкцию по мостовой. Левка-то теперь был почти невесомым, но кресло весило черт знает сколько.
Она давно бы плюнула на все это и покончила с вечерним моционом, но Левка, казалось, только на этих прогулках и держался. Только они давали ему ощущение, что он еще не сгнил заживо в собственной квартире, еще видит мир, жизнь, вдыхает ее запахи, прислушивается к все глуше звучащим отголоскам.
– Нам с тобой все-таки надо было пожениться! – заметил он, оглядываясь через плечо.
– Ммм… Зачем? Думаешь, будь я законной женой, возилась бы с тобой больше? – вскинула брови Рита.
– Неа, – помотал он
– Левка, заткнись! Даже слышать об этом не хочу! – рявкнула на него Рита.
Этот спор про квартиру стоял в их распорядке дня так же неизменно, как и вечерние прогулки. Левка настаивал, что хочет оставить квартиру на Пятницкой ей, Рита же шипела, возмущалась, требовала прекратить заупокойные разговоры и уверяла, что Левка еще простудится на ее похоронах. Оба понимали, что все это было одной из частей гениально разыгрываемого ими спектакля.
– Только не бей, – сказал Левка, лукаво глядя на нее синими глазами. – Вчера, пока ты где-то там шныряла, я вызвал нотариуса. Ты знала, что за хорошие бабули они приходят на дом?
– Не знала, – ответила Рита. – Левка, ты сволочь…
– Ну, а я теперь знаю, – прервал Беликов. – Под занавес становлюсь практичным человеком. Как думаешь, моя оборотистость пригодится мне в загробном мире? В общем, приговор подписан и обжалованию не подлежит! Квартира достанется тебе. Все равно ты практически в ней окопалась. За – сколько там я тебя знаю? – восемнадцать лет – ты в ней в общей сложности прожила больше, чем во всех остальных твоих жилищах, вместе взятых. Так что, в общем, с новосельем, мой бездомный дружок.
– Ну тебя к черту, – выдохнула Рита.
Она обошла коляску, присела на корточки и обняла Левкины колени. Господи, одни кости! Что-то дрожало и рвалось внутри. Прохожие косились на замершую посреди улицы странную пару.
– Только бабкиных гипсовых болванов не выкидывай, ладно? – мягко сказал Левка, поглаживая ее бледной костлявой рукой по голове. – Жалко…
– Ладно, – буркнула Рита и быстро поцеловала его высохшую ладонь.
– Ну, договорились, – произнес он и сипло закашлялся.
Рита подняла голову. Мать твою, да он же еле держится! Губы совсем посинели, на висках испарина.
– Левка, – хриплым шепотом позвала она, – Левка, ты как? Тебе плохо?
– Надо бы двигать отсюда, – силясь растянуть губы в улыбке, выговорил он.
– Куда? Куда ты хочешь? Только скажи!
– Думаю, в больницу, – ответил он. – На Соколиную Гору – ты же знаешь, туда спидозных умирающих со всей Москвы свозят. Вот и мне, кажется, самое время. Знаешь, в нашем дворе труповозке ведь не развернуться.
И Рита мгновенно подскочила на ноги, рванулась к проезжей части, выкидывая вверх руку и хрипло выкрикивая:
– Такси! Такси срочно!
У темнокирпичного здания крематория сипло завывал ветер. Наглые вороны, рассевшись на ограде, косили круглыми черными внимательными глазами.
Рита, поежившись на ветру, зашла в помещение, где должна была проходить церемония прощания. Открытый гроб был установлен на специальном постаменте. Позади него темнели створками металлические двери. Левкино безжизненное бескровное лицо обрамляли цветы. Поредевшие золотистые волосы были зачесаны назад. Откуда-то лилась тихая печальная музыка. Немногочисленные пришедшие попрощаться люди тихо переговаривались между собой.