Пожалуйста, только живи!
Шрифт:
Она несколько часов бродила по городу, ежась на ветру и плотнее запахиваясь в пальто. Шарахалась от глядевших на нее, казалось, со всех сторон афиш собственного фильма. «Павел Горев в роли Марка». Режиссер уговорил ее переписать финал сценария и оставить героя в живых. Если бы только она могла сделать так и в жизни. Если бы можно было уговорить кого-то – там, наверху, или шут его знает где. Уговорить, умолить, заставить, в конце концов. Броситься на колени, рыдать, обещать все на свете, только: «Вымарай последние страницы и сделай так, чтобы все были живы. Пожалуйста, пусть они будут живы! И мама, и Левка, и… Марат.
В конце концов она оказалась все-таки в Левкином дворе. Посреди двора фырчал грузовик, и работники-таджики, о чем-то гортанно переговариваясь, вытаскивали из соседнего подъезда мебель и грузили ее в машину. Рита, проходя мимо, подумала машинально, что Левка был не прав, труповозка бы в их дворе легко развернулась. Наверно… Наверно, он просто не хотел, чтобы Рита видела, как его навсегда вынесут из старого дома, где они столько лет прожили вместе.
Она тяжело поднималась по лестнице, почти навалившись плечом на перила. Добралась до нужной площадки, бросила взгляд вверх – по привычке, не ожидая никого там увидеть. И вдруг тихо ахнула, отступила на шаг и прижала пальцы ко рту.
На площадке, привалившись к стене, сидел Марат. Точно в такой же позе, как тогда, тысячу лет назад, когда она обнаружила его здесь, вернувшегося из армии и приехавшего к ней. Крупные руки тяжело опущены на согнутые колени. Спина прижата к стене, голова откинута на плечо. Вот только теперь одежда на нем была незнакомая – темные джинсы, свитер крупной вязки, куртка, тяжелые армейские ботинки.
Она словно приросла к полу. Не могла заставить себя сделать шаг и подойти к нему. Колени дрожали, и дышать отчего-то было больно. Марат поднял голову и посмотрел на нее каким-то странным тяжелым взглядом.
– Маруся! – позвал он.
Потом поднялся на ноги и принялся спускаться к ней. Рита шагнула вперед, вцепилась негнущимися пальцами в обшлаг его куртки. Дрожащей ладонью другой руки провела по отросшим поседевшим волосам. Она пятнадцать лет не видела Марата иначе, чем остриженным почти под ноль. Теперь же курчавые пряди мягко скользили между ее пальцев.
– Ты здесь… – прошептала она. – Ты приехал… Насовсем?
– Насовсем.
С трудом оторвавшись от Марата, Рита повернула ключ в замке, распахнула дверь. Марат шагнул в квартиру. В движениях его что-то изменилось, она сразу это заметила. Если раньше он двигался уверенно, плавно, быстро, то теперь во всех его повадках сквозила какая-то неуверенность, расшатанность, словно под ногами его был не твердый пол, а раскачивающаяся палуба корабля. Оказавшись в прихожей, он как-то странно выбросил вперед ладонь, будто боялся наткнуться на что-то.
– Подожди, я сейчас включу свет, – сказала Рита, думая, что Марат просто плохо ориентируется в чужой квартире в сумерках.
– Не надо света, Маруся, – хрипло попросил он. – Это не поможет.
– Ты… – она с трудом перевела дыхание. – Марат, ты… не видишь?
– Вижу, – с трудом улыбнулся Марат. – Зрение сохранилось на пять процентов. Знаешь, это не так мало.
– О господи! – выдохнула она. – О господи, Марат… Почему? Как это произошло?
– Взрыв, – коротко ответил он. – Я оказался слишком близко. В госпитале провалялся черт знает сколько.
Рита приблизилась к нему и снова обняла, прижалась всем телом, жадно вдыхая его знакомый запах – запах крепкого сильного тела, солнца и песка. К нему теперь едва заметно примешивался резкий анисовый запах больницы. Впрочем, может быть, это сама Рита пропиталась этим тошнотворным запахом за последние дни.
Она обнимала его, гладила раскрытыми ладонями резкие скулы, впалые щеки, дотрагивалась кончиками пальцев до обветренных губ. И не могла отделаться от предательской мысли, стучавшей в левом виске: «Это хорошо, что он почти не видит меня. Не видит, что со мной стало. Ему ни за что не понять, что от меня уже ничего не осталось, что я едва держусь и постоянно глотаю таблетки, чтобы хоть как-то заставить себя вставать с постели. Он не поймет».
Марат притянул ее к себе, и Рита впервые за последние несколько лет почувствовала себя под защитой. Ледяной ком, забивший ее горло однажды, медленно таял, вытекая соленой водой из-под сомкнутых век, Рита сильнее вжималась лицом в крепкое плечо Марата и отказывалась открывать глаза. Она была в безопасности, была дома.
9
Марат знал, что в госпитале его подлатали неплохо. Знал, что последствия контузии сказались на зрении и координации движений, в остальном он – в порядке. Но сейчас не уверен был, что не загнется от инфаркта в ближайшие полчаса.
Оказалось слишком остро, слишком больно. Он не был к этому готов.
Он ничего не знал о своей девочке. Последние два года, которые он провел во множестве реабилитационных центров, для него словно выпали из жизни. Разумеется, с его травмами пользоваться компьютером, выходить в Интернет было полнейшей бессмыслицей. И он продолжал думать, что его Маруся живет счастливо и спокойно, что у нее большой светлый дом, любящий сын, заботливый и понимающий муж. Пускай, думал он, меня покромсало на части, зато она улыбается, примеряет платья, возится с сыном, гуляет по саду и, может быть, иногда думает обо мне.
Когда реабилитация закончилась и стало очевидно, что зрение к нему полностью так и не вернется и тремор в руках не прекратится, наверное, никогда, ему объявили о демобилизации. Полковник Дубинский, старый знакомый, утративший за эти годы все волосы и щеголявший теперь блестящей, словно отполированной, лысиной – она так сверкала, что даже почти невидящие глаза Марата улавливали этот блеск, – сказал:
– Обычно по выходе из легиона мы предлагаем особо отличившимся ребятам остаться инструкторами. Но ты же понимаешь, что в твоем случае это невозможно. Ничего личного, Марк, мне очень жаль. Так или иначе, все необходимые бумаги оформлены. – Он протянул Марату пухлую папку. – Здесь твой новый паспорт с видом на жительство, пенсионное свидетельство, номер счета, на который будет переводиться твоя пенсия…
Марат принял из его рук конверт, попрощался с Дубинским и другими офицерами и вышел из каменного белого дома на вершине холма. Из того дома, в который явился когда-то, незаконно перейдя границу, уверенный, что на родине он разыскивается по подозрению в убийстве. Явился бесправный, ни на что не надеявшийся беглец и нашел там свой дом, своих друзей, работу. Теперь же те, кого он привык считать своей семьей, своей жизнью, вытолкали его взашей. Система пережевала его и выплюнула за ненадобностью.