Пожиратели огня
Шрифт:
— Привяжите его к столбу пыток! — сказал вождь. — Посмотрим, как умирают белые люди!
С криками и гримасами окружили Джильпинга дикари и в одну минуту привязали его к высокому пню.
— Хорошо, хорошо! — твердил Джильпинг. — Это будет стоить вам еще лишних сто тысяч франков! Связать британского подданного! Да знаете ли, что это значит?
— Ты должен умереть! — сказал ему вождь на своем родном языке, которого, конечно, не понимал англичанин.
— Что ты бормочешь, полно шутить! Говори по-английски, и мы с тобой сговоримся!
— Пой свою предсмертную песню! — продолжал вождь и сделал жест рукой.
Джильпинг подумал, что вождь указал ему на его кларнет, висевший, по обыкновению, у него за плечом.
— А, ты хочешь, чтобы я сыграл тебе что-нибудь! Недурной у тебя вкус… Развяжи мне руки, и я тебе сыграю! — И он показал, что руки его связаны и их надо развязать.
Обычай требовал не отказывать ни в чем воину, который должен умереть, за исключением, конечно, возвращения ему свободы. Не заставляя просить себя, вождь одним ударом ножа перерезал лианы, связывавшие руки пленника. Джильпинг вздохнул с облегчением.
— Ну, вот так, теперь я сыграю маленькую вещицу, и вы вернете мне свободу, не так ли?!
Вождь кивнул головой в знак того, что, мол, мы ждем, но Джильпинг принял это за согласие и, радостно схватив свой кларнет, сыграл какую-то веселенькую прелюдию, затем заиграл блестящие вариации на тему одного известного вальса.
Туземцы впервые слышали подобную музыку, так как их австралийские музыканты до сего времени только ударяли в такт камень о камень. Их немое восхищение и удивление вскоре перешли в сладкое очарование; усевшись кружком на траве, они плавно раскачивали головами, в сладостной истоме закрывая глаза и давая убаюкивать себя гармонии звуков. Когда же в музыке стал слышен быстрый темп вальса, дикари, точно по команде, вскочили на ноги и принялись отплясывать, издавая при этом странные звуки, означавшие восторг и возбуждение.
Вдруг кто-то, точно под впечатлением внезапно озарившей его мысли, крикнул:
— Кобунг поппа! Кобунг поппа!
— Кобунг поппа! — повторили хором остальные, кидаясь в ноги Джильпингу, и терлись носом один за другим об его сапоги. Это означало «белый кобунг», дружественный дух какого-нибудь предка, за которого туземцы приняли Джильпинга. Простодушные дикари вдруг уверились, что он добрый дух их племени, пришедший принести им счастье, радость и всякое благополучие, как о том гласило старое предание, и предсказавшее появление такого кобунга по счастливой случайности как раз в это время. Джильпинга тотчас же отвязали от дерева со всевозможными знаками уважения, а британец приписал это тому обстоятельству, что в нем только сейчас признали англичанина.
— Ну хорошо, хорошо, друзья мои! Ошибка, конечно, возможна; я не буду требовать с вас никакой пени за вашу предерзость. Во всем остальном дело решит министр Пальмерстон… Правда, он не очень-то снисходителен, когда дело идет об английских интересах, но ведь вы сами понимаете, что тут задета честь английского флага! Впрочем, я постараюсь выгородить вас, а теперь оставьте мои сапоги в покое: вы слижете с них весь крем — и позвольте мне пожелать вам доброго утра. Впрочем, нет, не будете ли вы добры проводить меня на ферму Кэрби? Я не знаю туда дороги! Вы оказали бы мне этим большую услугу!
Пока он говорил, австралийцы благоговейно слушали его, говоря друг другу: «Так вот на каком языке изъясняются на луне наши предки…» Теперь для них казалось несомненным, что этот кобунг ночью упал с луны и что Виллиго хотел завладеть им для своего племени. Какая радость! Какое торжество для них — привести в их деревни настоящего кобунга! Он, несомненно, для них спустился с луны, так как в его наружности не было решительно ничего напоминающего нагарнуков; некоторые из старцев хвалились даже, что они узнают его, что это старый тучный вождь Каттвагонг, пришедший для того, чтобы осчастливить их после своей смерти!
Видя австралийцев покорными, Джильпинг воспользовался их миролюбивым настроением, чтобы позавтракать, и под конец угостил их пением псалма и повторением его мотива на кларнете, к вящему и неописуемому восторгу своих новых друзей.
После завтрака, собрав кое-какие свои пожитки, Джильпинг с большим трудом взобрался на спину своего верного Пасифика и двинулся вперед, как он полагал, к ферме эсквайра Кэрби.
Но едва он отъехал от места своей стоянки несколько сажен, как его стало клонить ко сну, веки его сомкнулись, и голова свесилась на грудь. Два рослых нготака, став по обе стороны его осла и шагая с ним в ногу, поддерживали почтенного мужа с двух сторон, не давая ему упасть. Убаюканный мерной качкой спокойного шага далеко не ретивого Пасифика, будущий лорд Воанго вскоре заснул крепким сном и пробудился только тогда, когда равномерная и баюкающая качка вдруг приостановилась: шествие, центральной фигурой которого являлся Джильпинг, прибыло на место.
Но увы! То была не ферма Кэрби, а большая площадь деревни нготаков, где предупрежденное об его прибытии скороходами, забежавшими вперед, население встретило его шумными и радостными приветствиями.
Таким образом Джильпинг остался у нготаков, где усердно работал, и, как он думал, работал с одинаковым успехом, и над составлением своих зоологических коллекций, и над обращением туземцев в лоно англиканской церкви.
Такое положение вещей длилось уже более года, когда Совету Старейшин вдруг пришла мысль зататуировать их кобунга, чтобы никакое другое племя не могло отнять его. Только это обстоятельство и вынудило Джильпинга обратиться за помощью к его прежним друзьям.
Благодаря их вмешательству все обошлось благополучно. Отправившись из Франс-Стэшена около трех часов утра, наши приятели еще до рассвета прибыли в деревню нготаков. Все еще спали крепким сном, в том числе и двое стражей Джильпинга-кобунга, завернувшихся в теплые кенгуровые шкуры и расположившихся у дверей, ведущих в священную ограду доброго духа племени. Они полагались на ограждавшие и само жилище, и сад кобунга высокую изгородь и глубокий ров, а также на необычайную тучность самого кобунга.
Действительно, Джильпинг, который был достаточно тучен и раньше, за время своего пребывания у нготаков растолстел так сильно, что с успехом мог бы присутствовать на ежегодном «обеде толстяков» в Цинциннати.
Собственно говоря, существование Джильпинга у нготаков было для него не без приятности, и, если бы не его мечты о будущем величии семьи Джильпинг, он, вероятно, с охотой остался бы здесь до конца дней своих на откорме у нготаков. Но ведь у него на руках тринадцать боев и мисс, которые еще требовали материальной, а главное, нравственной поддержки своего досточтимого родителя. Вот почему будущий лорд Воанго решил отказаться от сладости нготакской жизни и вернуться в туманный Лондон. Но осуществить это решение было не так-то легко; его караулили неустанно и днем, и ночью. Но эту ночь Джильпинг не спал: он поджидал прихода своих друзей из Франс-Стэшена, заранее высчитав время, нужное им, чтобы прибыть сюда. Чтобы не возбудить внимания нготаков, Оливье и его друзья привязали своих лошадей в ближайшем лесочке, в некотором расстоянии от деревни. Видя, что кругом царит мертвая тишина, у них явилась мысль похитить Джильпинга и тем самым избежать, с одной стороны, переговоров с нготаками, с другой — вооруженной схватки с ними. Ввиду этого они отправились пешком, под предводительством проводника, который хорошо знал здесь все ходы и выходы.