Познание России: цивилизационный анализ

Яковенко Игорь Григорьевич

«Вторая природа» или антропогенная среда — социальное пространство, предметная среда, ритмы и модели жизни, заданная культурой картина мира — представляет собой значимое для человека пространство, в которое он вписывается в процессах аккультурации и социализации. Антропогенная среда может по-разному, и в разной мере согласовываться со средой природной. Разные культуры и цивилизации, разные стадии исторического развития формируют целый веер стратегий освоения одной и той же среды. Бьющие нерпу аборигены Аляски выстраивают существенно иной культурный космос, нежели их соседи — янки, работающие на нефтепромыслах. Существуя бок о бок, разные культуры демонстрируют различающуюся жизненную философию и весьма различные практики освоения среды. В результате формируется достаточно

противоречивый пространственно-временной и смысловой континуум, сложная, динамичная и гетерогенная картина, в которой пространство оказывается лишь одной из составляющих.

Связь человека и природного окружения достаточно противоречива уже в традиционных обществах. Но, с разворачиванием процессов модернизации, картина еще более усложняется. Промышленная среда задается едиными технологическими императивами, которые достаточно жестки и оставляют весьма узкое поле для культурно заданных вариаций. В результате, облик промышленных производств и городов индустриальной эпохи во всем мире примерно одинаков. Новая урбанистическая среда и порождаемый ею образ жизни достаточно универсален и автономен от вмещающего пространства.

Наконец, существует противоречие между социокультурными формами и характеристиками пространства, связанное с несовпадением географии ландшафтно-климатических зон и рисунка распространения локальных цивилизаций. Локальная цивилизация, возникая в некоторой ландшафтно-климатической среде и характеризующаяся устойчивым типом освоения пространства, стремится к максимальному расширению и, с необходимостью, доходит до пределов «своей» зоны, захватывая, хотя бы частично, пространство с иными ландшафтно-климатическими характеристиками. Таким образом, культура предельно соответствует вмещающему пространству в центре локуса, на границах же локальных цивилизаций она представлена в виде вариаций базовой модели, не всегда идеально сбалансированных с характеристиками пограничной зоны.

Все эти соображения следует учитывать, обращаясь к вопросу о связи человека и природного окружения. Тем не менее, устойчивые традиционные культуры действительно характеризуются органической связью с родным пространством. Нам представляется, что ментальность оказывается полностью открытой воздействию внешней среды в эпоху культурного/(цивилизационного) синтеза. Тогда она предельно пластична и резонансно подлаживается под характеристики сложившегося в этот момент природного, социального и культурного пространства. Далее происходит кристаллизация. Ментальность «окостеневает» и превращается в фактор, воспроизводящий эти характеристики. Она становится относительно автономной от вариаций параметров вмещающего пространства, При этом, некоторые характеристики среды обитания племен и народов, вошедших в процесс синтеза, вплетаются в устойчивое целое культуры и оказываются структурирующей силой. Сложившаяся культура начинает задавать стиль, стратегию собственного развития. Это происходит до тех пор, пока данная цивилизация не исчерпывает свои потенции как технология бытия. Далее происходит либо подвижка внутри исходного системного качества, либо крах и снятие локальной цивилизации. А теперь, отвлечемся от соображений общего характера и обратимся к отечественному материалу.

РОССИЙСКОЕ ПРОСТРАНСТВО И РУССКАЯ КУЛЬТУРА

В России что-нибудь да заслоняет взор. Елка, забор, столб — во что-нибудь да упрется взгляд. Даже в какой-то мере справедливым или защитным кажется: тяжко осознавать такое немыслимое пространство, если иметь к тому же бескрайние просторы.

Я ехал однажды по Западно-Сибирской низменности. Проснулся, взглянул в окно — редколесье, болото, плоскость. Корова стоит по колено в болоте и жует плоско двигая челюстями. Заснул, проснулся — редколесье, болото, корова жует по колено. Проснулся на вторые сутки — болото, корова. И это был уже не простор — кошмар164.

Эта цитата, принадлежащая одному из признанных русских писателей второй половины XX столетия, рисует яркий и такой знакомый (и по личным впечатлениям и по литературе), устойчивый образ, отталкиваясь от которого русская

мысль давно уже движется по путям самопознания. Много говорится об однообразии и бесструктурности российского пространства. Между тем, в строго топологическом смысле это не так. Российское пространство структурировано так же, как и всякое другое. Что же касается однообразия, то видимо чистая пустыня, или тундра, или голая степь не менее, если не более однообразны, нежели средневзвешенный российский пейзаж. Но зрительный образ типичного российского пространства действительно минимально структурирован и наводит на мысль о психологическом угнетении сознания, помещенного в это пространство, и о сенсорной депривации. Обращаясь к этому феномену, можно вспомнить о том, что вставшая на задние ноги обезьяна постоянно нуждается в вертикали. Зрительный образ вертикали относится к витальным психологическим потребностям человека. Разумеется, вертикаль должна соизмеряться с горизонталью. В противном случае, как в Нью-Йорке, человек начинает испытывать дискомфорт на узких улочках обставленный небоскребами.

Если несколько углубиться в культурную семантику вертикального и горизонтального, надо сказать, что вертикаль соотносится с сакральным, горизонталь корреспондирует с профанным. Нормальное перемещение по вертикали для человека не возможно, кроме того, вертикаль воспринимается симультанно. Горизонталь — поле движения человека, она раскрывается перед человеческим взором по мере его движения. Эмпирически вертикали конечны, поверхностные горизонтали — безграничны. Протяженность горизонтали связывается со смыслами имманентного. Вертикаль же связана с трансцендентным. Целостность человеческой личности требует выраженного в зрительных образах баланса сакрального и профанического, имманентного и трансцендентного

Люди, создающие города, а значит и цивилизации, максимальный комфорт испытывают в ландшафте, где вертикали пропорционально соотнесены с горизонталями. Где пейзаж, по мере движения чередуясь, сменяется с «горного», т. е. такого в котором вертикаль доминирует, на «равнинный» — пейзаж в котором горизонталь оказывается доминирующей. Абсолютно идеально, с психологической точки зрения, нахождение на границе горного и равнинного ландшафтов. Можно жить в долине, но в виду у гор, или в горах, но в виду долины. Частный случай такого положения на границе ландшафтов и сред — жизнь на берегу моря, в долине, на виду у подступающих к берегу гор. Заметим, что именно в такой среде рождалась европейская цивилизация.

Структурность зрительного образа российского пространства не, соответствует неким базовым психологическим потребностям человека, создающего городскую цивилизацию. Не землянка, но Дом с большой буквы, настоящий дом для своего возникновения нуждается в зрительной, образной опоре в ландшафте. Вообще говоря, переживание дома как горы видимо относится к древнейшим архетипическим идеям. Первые освоенные человеком пещеры были по преимуществу в горах. Там где нет дома, нет города. А там где нет города, нет цивилизации. В таком пространстве можно создавать кочевые ранние государства без городов, но с шатрами владык. Либо чужими руками — руками людей, принадлежащих городской культуре — эфемерные, просуществовавшие недолго и сгинувшие монгольские города без городского вала, за крайним домом которых сразу начиналась степь.

Чередование топи, леса, болота, степи, пустошей и перелесков — конечно же, некая структура, но малоблагоприятная для комфортного бытия человека. Этот негативный момент тормозил историческое развитие народов, исконно населявших российские пространства (финно-угров). Выжить можно было, окукливаясь в малом, замкнутом пространстве локальной общности — Рода. Тогда «наша» деревня оказывалась центром Вселенной, вертикалью, если не зрительной, то смысловой, метафизической, а обжитая округа не превышала десяти — двадцати квадратных километров. Так складывалось некоторое соизмеримое человеку пространство, в котором достигались терпимые параметры разнообразия, соотносимости, освоенности. Либо можно было выжить, став кочевником, который сливается с этим пространством и переживает его в седле.