Позволь ей уйти
Шрифт:
А вот это уже становилось совсем непонятным и необъяснимым, даже страшным…
Наплевав на занятия в универе, она поехала прямо в театр. Возможно, это было глупо, ведь коллеги Павла и сами находились в полнейшем неведении, но Даша решила, что если какая-нибудь информация и появится, то до театра её в любом случае донесут быстрее.
Так оно в итоге и вышло: вскоре в МГАТБ позвонили из больницы и известием, что артист находится у них в отделении.
Детали случившегося Даша узнала уже позже — от самого
Когда он пришёл в сознание в подземном переходе, то долгое время не мог получить никакой помощи: редкие прохожие принимали его за обычного алкоголика и, брезгливо поджав губы и отводя взгляд, быстро проходили мимо. Голова у него кружилась и болела, зверски тошнило, в ушах шумело, а в глазах двоилось, да ещё и сломанные рёбра давали о себе знать при каждом неосторожном движении… Хватаясь за стену и превозмогая боль, Павел кое-как поднялся на ноги — и его тут же вывернуло наизнанку. В конце концов — медленно, шаг за шагом, пошатываясь и подавляя всё новые и новые приступы тошноты, он добрёл до лестницы, ведущей наверх, в город… и снова упал. Но здесь уже кто-то из прохожих обратил внимание на его болезненный — а вовсе не пьяный — вид и вызвал скорую помощь.
Пока Даша доехала до больницы, то успела накрутить себя до невменяемого состояния. Её буквально трясло от ужаса за Павла, от мыслей о возможных последствиях, о его будущей карьере… Пускать в палату её поначалу категорически отказались — дескать, кто ещё такая? Не жена, даже не родственница! Но журналистская корочка сделала своё дело: почему-то во всех учреждениях и инстанциях даже самое суровое и строгое начальство пасовало перед работниками СМИ.
Медсестричка, которая провожала Дашу до нужной ей палаты, попалась болтливая как сорока. Точнее, не столько болтливая, сколько любопытная — всю дорогу она без перерыва бомбила девушку наивными вопросами:
— А правда, что в балете все мужчины спят друг с другом? А этот Павел Калинин тоже гей? А трусов под колготки они правда не надевают? А вы ему кто?
Когда они уже почти достигли двери палаты, медсестра вдруг бесхитростно поинтересовалась:
— Ой, так вы, наверное, и есть Мила, да?
— Н-нет, — запнувшись, отозвалась Даша, чувствуя, что кровь приливает к лицу. — Почему вы так решили?
— Простите… — смутилась медсестричка, осознав, что сболтнула лишнего. — Просто ночью он несколько раз звал во сне какую-то Милу. Правда, когда проснулся, то первым делом спросил совсем о другом.
— О чём же? — ровным голосом произнесла Даша.
— Сможет ли он когда-нибудь снова танцевать.
___________________________
* Здесь и далее в тексте третьей части — строки из разных стихотворений Анны Долгаревой
=92
Бледность Павла бросилась ей в глаза ещё от двери.
Он был не просто бледным, а таким белым, что практически сливался цветом с больничной подушкой. Даша в первый момент даже испугалась. Однако он узнал её сразу и даже старательно изобразил подобие улыбки.
— Я тебя вижу в двух экземплярах… — сообщил Павел, пытаясь шутить. — Одна Дашка — хорошо, а две — лучше!
Она чуть не заплакала от этого трогательного
— Глупый вопрос, но… как ты?
— Замечательно, — ответил он после небольшой паузы, но при этом совершенно искренне. — Сотрясение мозга — ерунда, главное, что голова в принципе цела. А рёбра срастутся недели через три… ну, четыре. Врачи говорят, что я смогу вернуться к работе максимум через два месяца. Хотя с поддержками пока придётся быть осторожнее. Но это тоже временно. Правда, роль Спартака, кажется, пролетела мимо меня со свистом…
— Да что ты всё о работе, — перебила Даша. Она понимала, как важно это для Павла, но сама сейчас волновалась совершенно о другом. — Как ты-то себя чувствуешь? Что у тебя болит? Как… как вообще это случилось, Паша?
— Чувствую себя нормально, — снова чуть помедлив, негромко ответил он, — только дышать тяжеловато, рёбра слышно. Такое ощущение, что они хрустят. А болеть — сейчас почти ничего не болит, я же на обезболивающих второй день.
— А почему ты сказал, что видишь меня в двух экземплярах? У тебя в глазах двоится?
— Угу, всё слегка не в фокусе. И от света глаза болят. А ещё от громких звуков… — ответ также прозвучал после небольшой заминки, и Даша наконец сообразила, что это не раздумывание над тем, что сказать, а банальная заторможенность реакций после травмы.
— Кто это был, Паш? Ты его разглядел? Запомнил? — волнуясь, спросила она, хотя понимала, что полиция наверняка спрашивала его о том же самом — болтливая медсестричка поделилась, что с Павлом уже успели побеседовать.
На этот раз Павел молчал дольше обычного.
— Не уверен, что запомнил. Видел его мельком, и только самое общее — рост, примерный возраст, если судить по телосложению… Лица не разглядел, да и не думаю, что мы знакомы. Едва ли кто-то станет выполнять грязную работу собственными руками.
Она собралась с духом.
— Так ты считаешь… считаешь, что это сделано по чьему-то заказу?
— Хотел бы я верить, что нет. Но… как-то оно слишком всё связалось. И эти чёрные розы, и нападение… мне кажется, это из одной оперы. И вообще сложилось впечатление, что тот чувак давно следил за мной и целенаправленно шёл следом. Просто я вовремя не обратил внимания. Слишком ушёл в свои мысли…
Голос Павла звучал всё тише и медленнее, и Даша поняла, что он устал так долго разговаривать.
— Отдыхай, — спохватилась она, — поспи. Тебе теперь нужно очень много спать. Мы ещё обо всём с тобой поговорим… когда тебе станет немножко получше.
— Ты уже уходишь? — он сжал её руку.
— Хочешь — могу остаться. Посижу тут с тобой тихонечко…
— Останься, пожалуйста. Просто побудь рядом. Если ты никуда не торопишься.