Позывной "Калмык"
Шрифт:
— Моя — умный. Твой победю. Давая играть, — ещё посуровел Дондук.
— Михаил Юрьевич, ты сдавайся, Дондук правильно говорит. Посмотришь, как мы сыграем.
Через пару минут вокруг столика столпились все мужчины и почти все дамы, в том числе и жена Пушкина — Наталья Николаевна. Ну, Анька-то у Сашки точно красивей. Эта чернявая, с зализанным таким подбородком и губками бантиком. Всё врут календари, её рядом с Анькой поставить, так и не заметит никто. Все будут смотреть на кикимору его.
А Пушкин оказался хорош. Просто очень хорош. С огромным трудом в эндшпиле затяжном Коху удалось выиграть,
— Твоя, мать твою, тоже умный, — устанавливая пешкой мат, протянул руку дархан Дондук, — почти как я умный. Кусты убери с рожь будешь и смотретеся умный.
— Дитя степей, — положил на плечо солнца русской поэзии руку Виельгорский. Вообще, этот Пушкин холерик. Причём настолько ярко выраженный, что и дураку ясно, что своей смертью он не умрёт. Прозевав фигуру в начале, он чуть доску не перевернул, как в «Джентльменах удачи». И потом, когда на вилку попал, тоже подпрыгнул и ругаться, как сапожник начал. Матом матерным, и это при жене. Сашка даже отстранился, а то придётся «Ухи, ухи» кричать.
Вот чтобы успокоить солнце, Виельгорский и сказал, что мол Анна Тимофеевна бесподобные вирши им читала про берёзы. И даже сам с пафосом кусочек Есенинского шедевра выдал. Про Сашку с Пушкиным забыли и все взоры литераторов и музыкантов скрестились на кикиморе.
Сашка думал, что она разволнуется. Но Анька встала в обличительную позу и как выдаст заготовленный и тщательно отрепетированный экспромт.
— Два — ноль, — дархан Дондук вполне себе громко сказал. Жаль никто не понял.
— Может у вас есть такие и рифмованные? — Пушкин нос задрал.
— Такие? Да, пожалуйста.
Маленький мальчик на речке играл,
Весело с мостика в речку нырял.
Вряд ли вода унесет его тело —
Вилы на дне я поставил умело.
А это последний аккорд:
Весельчак-дедуля пошутить любил,
Внучке ржавый гвоздик в темечко забил.
Помирала внучка под веселый смех —
Насмешила шутка родственников всех.
Глава 20
Событие пятьдесят первое
Тот, кто щеголяет эрудицией или учёностью, не имеет ни того, ни другого.
Эрнест Хемингуэй
Дальше вечер сник. После Аньки попросили, чего нового прочесть солнце русской поэзии. И тот мелко обгадился. Ну, особенно после Анны Тимофеевны. Виктор Германович как-то подписался на трёхтомник Пушкина. Пролистал и пришёл к интересному выводу. Всё что можно, все приличные стихотворения запиханы в школьную программу. А то, что не запихано хрень полная, которую и читать-то нельзя.
Наше всё одно из таких и выдало:
Когда великое свершалось торжество,
И в муках на кресте кончалось божество,
Тогда по сторонам животворяща древа
Мария-грешница и пресвятая дева,
Стояли две жены,
В неизмеримую печаль погружены.
Но у подножия теперь креста честнаго,
Как будто у крыльца правителя градскаго,
Мы зрим — поставлено на место жен святых
В ружье и кивере два грозных часовых…
Жиденько похлопали пииту. И только Вяземский сказал: «Браво».
А следом и он прочёл шедевральный шедевр:
Всё грустно, всё грустней, час от часу тяжелей,
Час от часу на жизнь темней ложится мгла,
На жизнь, где нет тебя, на жизнь, где ты доселе
Любимых дум моих святая цель была.
Всё повод мне к слезам, все впечатленья полны
Тобой, одной тобой подъятые тоской,
Теснятся ли к груди воспоминаний волны —
Всё образ твой, всё ты, всё ты передо мной…
— Пётр Андреевич, вы всё страдальческие вирши выдаёте. А не попробовать ли вам, что весёлое и задорное, вот как Анечка наша сочинить? — княгиня Софья Сергеевна погрозила пальцем поэту.
— Да, господа, а ведь надо признать, что наша гостья сегодня побила наших признанных пиитов, — это младший сын Мещерских Пётр Иванович, выдал. Был он в гвардейском зелёном мундире, Сашка так звания и не выучил, но явно не корнет, в его-то годы. Всё же лет под сорок человеку, да и бахромы на эполетах прилично, или как там эта хрень называется. Кисти, кажется?
Потом играли чего-то пафосное Глинка и Виельгорский. Всем симфонии нужно обязательно сочинять, нет бы вальсы, как Грибоедов или Штраус.
Сашка сидел в углу и потирал руки, всё задуманное вполне удалось. А чего задумал? А задумал…
— Анечка, вы не запишите мне в альбом свои стихи. Все, пожалуй, блесну завтра у императрицы Александры Фёдоровны, — княгиня Мещерская прервала созерцательное настроение Коха, подозвав к секретеру Аньку.
Что-то ворохнулось во внутрях. Нехорошее предчувствие. Сашка было хотел подняться и последовать за кикиморой, но тут от печи тепло, разморило азиата, глаза узкие закрываются, не пошёл.