Прага

Филлипс Артур

Расхрабрившись после нескольких размачивающих черепов, Джон применяет к соседке слева начальный маневр тактики «кинозвезда по ошибке», и тут с табуретки справа Чарлз говорит исповедальным тоном:

— Хорошо, что мы с тобой поговорили тогда утром в больнице. Это помогло. Правда. Понимаешь?

Как ни странно, Джон чувствует, что Чарлз говорит искренне, но не может вспомнить, о каком разговоре идет речь. Хорошо поговорили утром в больнице?

— Эй, да ради бога. Без проблем.

Он снова оборачивается влево, однако намеченная ложная кинозвезда уже исчезла. И Джон признает, что его сердце не сжимается от этой потери.

Убыстренная музыка заканчивается и сменяется долгим, режущим уши визгом

жестоко пытаемого человека. Задыхающиеся рыдания перемежаются демоническим смехом. Потом мягкие романтические барабаны и вступительные аккорды синтезатора, любимая Джонова мелодия; почти час потребовался диджею, чтобы выполнить заказ.

VII

— Штука в том, Карой, что ты сидишь на вершине мира и даже…

— Чарлз.

— …кажется, не понимаешь, что с этим делать. Что?

— Чарлз.

— А. Ладно.

Вечер понедельника, обещанные островитяне из южных морей опаздывают, и потому Джон с большого расстояния, издали по сю сторону сервированного на пятерых круглого столика, по сю сторону дрожащего черного диска своего «уникума», наблюдает, как Чарлз и Харви массируют свои коктейли и поочередно разговаривают. Он видит в Чарлзе слабые признаки нервного возбуждения: Чарлзовы ровные смыкающиеся поверхности пучатся, и отвращение к Харви проглядывает из-под защитной оболочки (правда, Харви, изолированный собственной нервозностью, не замечает).

— Они придут. Придут, — заверяет Харви, которого никто не спрашивает, и пытается оживить мертвую атмосферу электрическим остроумием: — Ну, теперь честно, скажи прямо — ты думаешь, он шпарит эту бабу Тольди?

— Вы только посмотрите на этого гнусного хорька, — Чарлз глядит на часы и два раза щелкает по циферблату. — Если и шпарил, то сейчас он этим заниматься не в состоянии.

— О, Карой, никогда не знаешь…

— Чарлз. Чарлз.По-английски. Это твой родной язык.

— Да, но ты говорил, она довольно внимательно присматривает за ним в отдельной палате, так? Может, это как раз такой инсульт, который взбалтывает кровь, если ты понимаешь, о чем я. Слыхал про такие вещи.

— Чарлз, нельзя ли заткнуть этого дебила? — Харви и Чарлз удивленно вскидывают взгляды, и Джон в приливе смущения понимает, что не просто подумал эти слова. Однако тон Чарлзова смеха выбран виртуозно, и Харви вмиг понимает, что добрую шутку Джона не надо принимать всерьез.

Толстые бордовые занавеси, с трех сторон ограждающие кабинет, слегка расходятся, и официант в смокинге придерживает темный бархат перед двумя островитянами из южных морей. По-зимнему бледный первый — помоложе, лишь на несколько лет старше Чарлза, но во всех смыслах преждевременно посеревший, в якобы-старинных бухгалтерских очочках. Пластмассовый красавец — парикмахерская каждую пятницу — чуть слышно перхая, пятится, давая боссу первым войти в тесный анклав роскоши. Тут и наступает обещанный Джону сюрприз, и время на миг застывает пузырем, чтобы дать разглядеть получше: трехмерная имитация знаменитого журнально-телевизионного лица, австралийский акцент, знакомый по ток-шоу и теленовостям, мрачная или слегка самодовольная мина (только два варианта), которыми украшаются по десятку обложек деловых журналов каждый год. Харви с подобострастием приветствует его и представляет. Но прежде чем сесть или подтвердить свою личность, видение оборачивается к официанту и заказывает обскурантистский антиподский коктейль, будто оно настоящий человек — телевизионный человек, — и Джон не видит повода хоть в чем-то усомниться. Неизменная ковбойская шляпа, нарост выпуклого острова-бородавки у юго-восточного побережья носа, брови как первобытный лес, над которым, должно быть, часами

потеют телевизионные гримерши, замазывая их до какого-то сходства с мягкими человеческими чертами: весь реквизит узнаваем. Тем страннее, однако, несходства: в пределах ограды из штор у австралийца проявляются дурные привычки и тики — очевидно, их можно сдерживать только на время телерепортажа и ни секундой дольше. Там, где телевизионное лицо постоянно с начальственной напряженностью устремлено на закадрового интервьюера, трехмерный Мельхиор вовсе не допускает прямого контакта глазами, так что Джон опять почти убеждает себя, что за этот отдельный стол в «Короле гуннов» к ним пришел самозванец. При тусклом свете, при заключенной в богатую рамку репродукции гравюры с королевской охотой на единственной твердой стене, Джон чувствует странное, но физически ощутимое облегчение, увидев здесь еще одного крупномасштабного человека, который оказался не бог весть чем, вообще-то гораздо меньше того, каким его показывают миру.

Хьюберт Мельхиор владеет не самой большой медиа-империей в мире. Есть еще человек в Атланте и другой австралиец, еще, скорее всего, державы в Голливуде и Франкфурте и застекленные вершины на Манхэттене, чьи имена не всплывали пока на поверхность мирового сознания, у которых длиннее щупальца, больше влияния, больше телевизоров, книг и газет, что выражают клейменое мнение. Но в довольно широкой округе имя Хьюберта Мельхиора — одно из тех, которые даже для того, кто никогда не интересовался бизнесом и финансами, всегда кажутся знакомыми. («Это тот, который делает фокус с горящими кенгуру?»)

— Это и есть ребята, которые тебя так запугали, Кайл? — роняет Мельхиор, усевшись с легким хрюканьем. Серенький помощник как по команде посмеивается и кивает. Насмешка сказана странно безжизненным монотонным голосом, почти бормотанье — никакой шумной корпоративной фальшивой бодрости, к которой готовился Джон. На помощника Мельхиор не взглянул, и едва ли смотрел на Джона или Чарлза сколько нужно, чтобы понять, достаточно ли они устрашающи, чтобы так перепугать Кайла. Вместо того он глядит на собственные руки, которые вниз ладонями скользят по деревянной столешнице медленными беспорядочными траекториями.

— Запугали? Нет, нет, мистер Мельхиор, привели в замешательство, только и всего, — отвечает молодой с недочеловеческими интонациями всех запуганных безнадежных помощников президентов во всем мире, стареющих вдвое быстрее своих нанимателей. Он улыбается троим американцам от лица Мельхиора и равно от своего, предлагая вместе с комплиментами от корпорации дополнительный контакт глазами.

Мельхиор по-кошачьи привередлив. Он скребет крошечную выпуклую офиуру свечного воска, выбросившуюся на стол. Ноготь большого пальца его левой руки быстро скребет раз шесть или семь подряд, затем Мельхиор сметает восковые крошки торопливыми взмахами правого мизинца. Он чередует — скоблящий ноготь, сметающий мизинец, скоблящий ноготь, сметающий мизинец, — еще долго, когда никто уже давно не может разглядеть никаких восковых капель, когда его глаза и внимание уже давно в другом месте, но руки продолжают сами собой полировать стол.

— Миста Гыбр, — бормочет Мельхиор, разворачивая носовой платок и заботливо разглаживая на нем каждую складку, — одну неделю везде попадалось ваше лицо. Молодому парню не вредно иметь парочку карманных журналистиков. Должен сказать, вы прилично ориентируетесь в этой игре.

Чарлз вежливо посмеивается аутичной речи, произнесенной все тем же тоном едва сдерживаемой скуки.

— С вами и с вот этим вашим боссом, мистером Хорватом, он каждый раз появлялся в газетах, штанишки бедного Кайла все время были мокрые. Он все твердил: «Неподходящий момент, неподходящий момент, мистер Мельхиор». Не так ли, малыш Кайл? «Неподходящий момент»…