Правда и ложь в истории великих открытий
Шрифт:
В 80-е годы он не только сделал поправки с учетом результатов, полученных немецкими микробиологами, но и пересмотрел всю хирургическую антисептику. Как мы убедились, он сначала пропагандировал использование карболовых орошений и примочек, которые должны были заменить более распространенную практику Каллендера, предполагавшую обеспечение общей чистоты и изоляцию инфицированных больных. Все 60–70-е годы Листер не интересовался передачей инфекции через твердые поверхности палат и операционных. Пропагандировавший антисептику лишь как орошения карболовой кислотой, Листер не заботился об идеальной чистоте в палатах и операционных.
По мере роста его репутации дебаты, в которых он сражался в 70-х годах и которые так поляризовали позиции борцов с госпитальными инфекциями, постепенно потеряли всякую значимость. Листер, вероятно, наконец понял, что ошибался, отрицая методы Джорджа Каллендера, и в 80-е годы полностью переписал свою историю. Вместо того чтобы позиционировать себя как противника общей чистоты, он вдруг превратился в ее ярого и последовательного поборника. В результате он прославился не только как человек, внедривший антисептик, но и как человек, открывший новую эру в хирургической гигиене. Другими словами, значительная доля его славы досталась ему незаслуженно — это его соперники, к тому времени уже покойные, были тут пионерами. Но если Листеру чего-нибудь и не хватало, то только не скромности.
Весь этот период Листер лишь доказывал, что предлагавшиеся им методы были полностью совместимы с альтернативными подходами его коллег к «антисептике» в хирургии. Теперь уже было ясно, что опрыскивание карболовой кислотой помогало бороться с потенциально опасными бактериями, поэтому Листер расширил применение термина «антисептик» таким образом, чтобы он включал все, что было связано с этой борьбой. В этом контексте гигиенические реформы Каллендера оказались всего лишь еще одним случаем реализации идей Листера. Таким образом, он умело превратился в автора методов, которые до недавнего времени полностью отрицал. Однако в 80-е годы слава Листера уже росла так быстро, что лишь немногие решались возражать против его авторства.
Со временем термин «асептическая хирургия» стал применяться при описании методов предупреждения раневой инфекции. Примечательно, что постепенно происходил отход от любимых методов Листера. Врачи перестали обрабатывать раны мощными дезинфекторами, а вместо этого все больше внимания уделяли стерильности операционных, инструментов и перевязочного материала. Но к этому времени авторитету Листера уже ничто не угрожало. На последнем этапе карьеры нашего героя никто и подумать не мог, что этот пионер микробиологической теории когда-то отрицал важность общей хирургической гигиены.
Даже отказ самого Листера от обработки ран карболовой кислотой рассматривался как результат естественного развития медицины. Считалось, что Листер всегда был поборником общей чистоты, его репутация была незапятнанной. Лишь хирург Лоусон Тейт позволил себе противостоять общим восторгам. Будучи всегда сторонником обеспечения чистоты, он, кроме того, обладал прекрасной памятью и достаточным мужеством для того, чтобы поведать общественности все, что знал. Хорошо понимая, что Листер всегда был готов переписать прошлое, он оставался его критиком даже в 90-е годы. В 1891 году он писал в журнале «Ланцет»:
Это просто поразительно — видеть, как люди, неуемно твердившие о необходимости делать хирургические операции в облаке или потоке мощного
К несчастью для Тейта, мир уже не хотел его слышать.
Глава 9
Происхождение видов на основе функциональной наследственности
Чарльз Дарвин, чья жизнь пришлась на большую часть XIX века, является самым влиятельным из всех живших когда-либо биологов. Он коренным образом изменил не только направление развития биологической науки, но и представления философов и теологов о месте человека в природе.
Ламарк придерживался совершенно фантастического представления о том, что один вид может развиться в другой благодаря сильному желанию и стремлению особи лучше приспособиться к окружающей среде. Это, конечно, предполагает передачу фенотипических изменений последующим поколениям. Идеи Ламарка воспринимались с вежливой иронией, как некие любопытные соображения, которым не стоит придавать большого значения.
Часто говорят, что идеи Чарльза Дарвина произвели революцию в человеческом сознании, однако не всегда ясно, какие идеи имеются в виду. Может быть, это концепция эволюционного изменения? Возможность существования Вселенной без Бога? Или это морально-философские следствия наличия у нас обезьяньих предков? Есть и еще один вопрос: связывая эти концепции с именем Дарвина, не думаем ли мы, что в их законченном виде они являются порождением одного гигантского интеллекта? И если это так, то неужели именно благодаря теориям Дарвина с глаз человечества спала пелена и оно стало видеть реальный мир по-новому, без предрассудков и догм?
Если мы согласимся с обычными представлениями о Дарвине, то нам на все перечисленные вопросы придется ответить «да». Отсюда следует, что издание книги «О происхождении видов путем естественного отбора» в 1859 году действительно произвело переворот в человеческом сознании. После Дарвина человечество вынуждено было отказаться от упрощенного представления о себе как о вершине Творения и признать, что единственным залогом успеха является соответствие возможностей целям. Человек — не особый случай, а еще один живой организм. То, что Коперник сделал для постижения Вселенной, Дарвин совершил для постижения мира земной природы.
Придерживавшийся именно этого взгляда выдающийся американский зоолог Джордж Гейлорд Симпсон в 1950 году писал: «Вопрос о нашем предназначении до 1859 года задавать было бессмысленно, и лучше, если бы мы вообще над ним не задумывались». Симпсон, как и большинство его коллег, относился к Дарвину с огромным почтением и считал 1859 год водоразделом в интеллектуальной истории человечества: по одну сторону этого водораздела воды текли в море невежества, а по другую — к просвещению. Многим образ, найденный Симпсоном, нравится до сих пор, однако безоговорочное его признание лишает нас надежды когда-нибудь понять, кем был Дарвин и что он действительно сделал.