Правда и вымысел
Шрифт:
— Не слушай, не слушай их! — зашептал он отрывисто. — Бесовщина всё это…
И дождавшись, когда обнажённый хор закончит очередную песню, громко извинился и потащил меня к выходу, прихватив на бегу сумку с камерой. Толпа загудела, вдова вождя и ещё несколько старух кинулись за нами, но Попов, извиняясь и бормоча, мол, гостю стало плохо от жары, прибавил скорости. Мы добежали до машины, и тяжёлый «Бьюик» выбросил из-под колёс пыль и дым от жжёной резины. Я наконец-то расхохотался и долго не мог успокоиться, а Попов глядел, как
Выехав из зоны, неконтролируемой правительством, он остановился и откинулся на спинку сиденья, тяжело отпыхиваясь.
— Ну что тут смешного? Хоть понимаешь, что произошло? — сердито спросил этот обходительный и предупредительный человек. — Ты им понравился, а это всё!
— Что значит всё?
— Ты слышал, о чём они пели?
— Не разобрал…
— Я разобрал! Они же не пели, а переговаривались, советовались таким образом. У них Сорокин умер, а ты понравился. Хотели раздеть тебя и объявить вождём! Да ещё на старухе этой женить… И никакие власти, ни консулы не вытащили бы тебя отсюда!
Он понемногу успокаивался, но всё ещё глядел насторожённо.
— А что с тобой было-то, понимаешь? — спросил он, трогая машину. — Гляжу, тебя колотить начало…
Я рассказал Попову про мужика и бабочку, он так смеялся, что «Бьюик» чуть в кювет не слетел.
«Сарафанное радио» у духоборов работало молниеносно, причина посмеяться над голышами была редкостная. В каждой семье меня просили рассказать ещё и ещё раз, пока тот же Попов вдруг не приставил ко мне охранника по имени Порфирий и не отправил на жительство в Кастлгар, где спрятал в семье духобора, отошедшего от общины. Оказывается, голыши услышали байку о бабочке, обиделись на меня и пригрозили убить.
Сон с прорицанием Фёдора Кузьмича оказывался пустым, я так и не находил у духоборов обещанной истины, всё что связывало их с гоями, заключалось в хлебе и соли, но это были общепринятые символы. А что так поразило государя, что толкнуло его к перевоплощению, так и оставалось загадкой. И так бы осталось, если б незадолго до отъезда из Канады мы бродили с Порфирием по Кастлгару и я по привычке, совершенствуя свой плохой английский, читал на улицах рекламу и вывески.
И вдруг прочитал — MASONHALL.
— Что здесь такое? — спросил у охранника, который служил ещё переводчиком и гидом.
Мужик он был открытый, простоватый и честный.
— А, тут наши масоны заседают! — отмахнулся он, как будто речь шла не о тайном обществе, а о какой-нибудь забегаловке.
— Кто это такие? — с напускным безразличием спросил я.
Видимо, Порфирий решил, что в СССР масонов нет, либо о них ничего не слышали.
— Как тебе сказать? Организация такая международная, всё равно, что ООН. Как масоны решат, так весь мир и делает. У нас почти все записаны. Но здесь ерунда, так себе, для простых людей. А вот есть тайные, там да! Там такие дела творят!..
И на этом запнулся, как когда-то Дуся.
— Ты тоже записался? — спросил я, чтоб разрядить обстановку.
— Нет, меня не взяли, образования нет. Но я бывал у них. Когда строительным бизнесом занимался, мы ремонт делали в масонхолле. У них даже чёрный гроб есть, только пустой, дак они все тряслись, как бы его не замарали да чего не нарушили.
Перед отъездом я прощался с вождём и его приближёнными возле памятника Льву Толстому. Когда садился в микроавтобус, оглянулся, чтоб помахать рукой и вдруг увидел бронзовое изваяние великого писателя: на меня смотрел старец Фёдор Кузьмич…
В редакцию «Нашего современника» я пришёл на следующее утро слишком рано, была одна секретарша главного редактора, Наталья Сергеевна. Она-то и сообщила по секрету, что роман приняли, будут печатать и уже в номер поставили — через четыре месяца выйдет! Только название главному не понравилось, и он сам придумал новое, просто «Слово».
Тогда это считалось очень высокой оценкой, и лучше было напечататься в этом журнале, чем выпустить книгу. Сергей Васильевич Викулов даже аванс выписал, к себе зазвал.
— Краткую автобиографию напиши, для представления.
Я тут же написал — он прочитал.
— Ты что же, не член Союза? (имелось в виду, Союза писателей).
— Нет.
— Почему?
— Не принимают в Томске, отказали. — Я не любил говорить на эту тему, откровенно сказать, больная была — в тунеядстве постоянно упрекали.
Сергей Васильевич позвонил в российский Союз Михалкову, поговорил с ним, положил трубку.
— Завтра секретариат, примут, — сказал он. — Иди работай.
До дверей дойти не успел — вернул и усадил опять. То, что сказал, потрясло более всего.
— Знаешь что, а переезжай-ка в Вологду жить, — вдруг предложил он. — Ты бывал там?
Конечно, я оторопел, но тогда уже кое-что понимал и начинал слышать отдалённый голос рока. Два совершенно разных человека почти в одно и то же время предложили одинаковый путь. Сказать Сергею Васильевичу, что я только приехал оттуда, не мог, в конспирации есть жёсткие правила.
— Не бывал! — Пришлось врать на голубом глазу. — Но много слышал…
Он тут же позвонил в обком Дрыгину, затем писателю Василию Белову, живому классику, глянуть на которого я и не мечтал.
— Всё, езжай, — сказал он. — Тебя встретят.
У меня были другие планы, хотел покрутиться возле Министерства финансов, поискать пути к сынку-финансисту, найти причину и возможности встречи, однако голос рока был строже и сильнее.
Я был при деньгах, потому вечером того же дня рванул самолётом. Встретили, переночевал в гостинице, на утро пригласили к первому секретарю обкома Дрыгину. Огромный, колоритный человек со звездой Героя на груди поговорил, рассказал два анекдота из своей жизни, после чего велел клерку принести ключи от квартиры.