Правда, которую мы сжигаем
Шрифт:
Иногда мне нравится думать, что там лучше, что он счастлив и не заперт в учреждении, но я знаю, что это неправда.
Я разговаривала с ним однажды, и в том единственном разговоре я поклялась, что никогда больше не скажу «шизофрения», — даже если это будет шутка.
— Пип.
Душевная травма вонзает свои когти в мое сердце.
С моими рутинными паническими атаками это постепенное погружение в разные водоемы. Иногда это озеро; в других случаях это океан. В последнее время чаще всего меня поглощает чернильно-черная жижа, поедающая меня
Это совсем не постепенно.
Я чувствую на себе ее липкие руки как раз перед тем, как она полностью засунет меня под поверхность. Резкая вода, которую вдыхают мои легкие, застает меня врасплох, настолько, что у меня начинают слезиться глаза.
Рядом друг с другом через комнату от меня сидят двое мужчин, которых я ненавижу больше всего в этом мире.
Два лица, которые я никогда больше не хотела видеть, два лица, которые я хочу стереть с лица этой гребаной планеты.
Я злюсь, что они даже сейчас могут дышать кислородом.
Один из них встает, шагая немного ближе, так что, когда он протягивает руку вперед, его указательный палец с классным кольцом вокруг него закручивает прядь моих волос.
— Что ты сделал со своими волосами, Пип? — его лицо наполнено печалью, и я знаю, это потому, что он действительно заботится об этом. Я помню, как сильно ему нравились мои волосы.
— Я украла ножницы для перевязок из аптечки и отрезала их до того, как дежурная медсестра ввела мне снотворное, — говорю я, глядя пустым взглядом. — А если ты не уберешь от меня руку, я откушу тебе палец начисто.
Кейн Маккей был тем, кого некоторые могли бы счесть благородным парнем. Когда-то он был офицером из маленького городка в Пондероз Спрингс, а потом дослужился до ФБР. Все здесь не могли бы быть более гордыми, но день, когда он ушел на тренировку, был подобен пробуждению от трехлетнего кошмара.
Сон, который я не могла контролировать. Я полностью осознавала, что застрял внутри и ничего не могла сделать, чтобы проснуться.
— Ты стала взрослее, — выдыхает он, заставляя меня чувствовать себя склизкой внутри. Наверное, думает, что я шучу насчет того, что зубами оторвал ему палец. Чего он не знает, так это того, что это не самое безумное дерьмо, которое я здесь видел. Это был бы еще один день в психиатрической больнице Монарха.
Я прикасаюсь языком к внутренней стороне щеки, замечая, что годы начали старить его лицо. Большинство женщин, которые его не знают, назвали бы его красивым в рубашке с расстегнутыми пуговицами, аккуратно завязанном галстуке и слаксах.
Большинство женщин не знают, что он вообще не любит женщин или мужчин.
Он предпочитает маленьких девочек, над которыми у него есть власть. Те, которые никому не сказали, которые не могли.
Маленькие девочки, которым есть что терять.
— С тринадцати лет? — я скрещиваю руки перед грудью, желая защитить себя. Раньше я была слишком молода, чтобы противостоять ему, слишком боялась, но теперь мне нечего терять. — Да, примерно тогда же
Я смотрю, как меняется его лицо, каким еще мгновение назад он был собран и выглядел как заботливый член семьи, пришедший ко мне. Я смотрю, как грязь и пауки, гноящиеся под его кожей, начинают выползать наружу.
Сколько раз я думал о моменте чистой радости, которая пронзит меня, когда он будет публично кастрирован, было бесконечно.
Маска, которую он носил, была моей наименее любимой.
Один из защитников, страж, тот, кто должен охранять тебя от монстра под кроватью.
Тем не менее, единственным бугименом, с которым я когда-либо сталкивался в жизни, был он.
— Вот как? После всего, что я сделал? Ты так любила меня, когда была маленькой.
Я наклоняю голову.
— Ты ожидал, что будет иначе?
— Сэйдж, присядь, пожалуйста. Каин проделал долгий путь, и нам есть о чем поговорить.
Мой отец говорит впервые с тех пор, как они приехали, игнорируя мое заявление о сексуальных домогательствах Каина ко мне. Впрочем, его это не смущает — с чего бы это?
Во-первых, он, вероятно, уже знал об этом.
Во-вторых, он продал свою дочь в сексуальное рабство, даже не моргнув.
В-третьих, ему все равно.
Он выглядит так же, как в день, когда меня забрали. Ни капли вины или раскаяния не повлияло на его способность улыбаться жителям Пондероз Спрингс.
Держу пари, он даже использует это в своих интересах.
Держу пари, горе в том, что мой поступок вызывает у него массу сочувствия. Человек, потерявший жену из-за измены, отец, потерявший одну дочь из-за смерти, а другую из-за психического расстройства.
Как чертовски грустно.
— Я не сяду, — я смотрю на него, действительно смотрю ему в глаза, чтобы он мог увидеть отражение того, что он сделал. Я хочу, чтобы он почувствовал это, увидел, к чему привели его действия. — Чего ты хочешь?
Я не дура — он пришел сюда не для того, чтобы проведать меня или посмотреть, как у меня дела. Он и есть причина, по которой я заперта здесь, в первую очередь. Причина, по которой я никогда не выйду.
И не потому, что я больна или мне нужна помощь. Он затолкал меня сюда, чтобы я молчала, чтобы я никому не рассказала, что узнала.
Что я знаю, что он сделал.
Фрэнк Донахью изобразил меня сумасшедшей дочерью, потерявшей рассудок после случайной смерти своей сестры-близнеца.
Даже если меня выпустят, никто не поверит ни одному моему слову, а именно этого он и хочет.
— Пожалуйста.
Озноб покрывает мой позвоночник, маленькие раздраженные бугорки на коже.
— Пожалуйста? — я плюю на него. — Я должна дать тебе по яйцам прямо сейчас за то, что ты даже подумал, что можешь произнести это слово рядом со мной. Пожалуйста? Ты не заслуживаешь ни о чем просить.