Правда об Иване Грозном

Пронина Наталья М.

Так постарался князь Василий Иванович Шуйский задавить, лишить голоса и возможности действовать тех, кто мог, имел право и, наверное, хотел добиваться истины в раскрытии причин и виновников смерти царевича Дмитрия, кто мог рассказать совсем не то, что говорилось в официальном заключении следственной комиссии… Так услужил он главному заказчику сего дела. Но пройдет 15 лет, и, уже сам став царем, Василий Шуйский легко откажется от собственной, некогда белыми нитками сшитой версии «нечаянного самоубийства». В своих грамотах он всенародно объявит тогда, что последнего сына Грозного умертвили именно по приказу Годунова [670] . Однако столь долго скрываемая и раскрытая в сугубо конъюнктурных целях правда сия ему мало поможет. Точно так же, как не помогла, а очень быстро привела Годунова к гибели и его, Шуйского, ложь…

И все же в тот момент Борис

остался доволен. Ненавистный отпрыск царя Ивана был мертв, следы убийства заметены. Власть ослепила правителя. Как верно замечает г-н Радзинский, он не понял «подарка князя», «не сумел оценить опасности «пороховой бочки», исподтишка подложенной врагом. «Он продолжал верить в свое могущество, уже сулившее ему царство». Но крайне ошибочным для нас с вами, читатель, стало бы допущение того, что эта уверенность правителя в самом деле основывалась только на удачно осуществленных убийствах. Нет, убежденность Бориса в скором достижении вожделенной цели – русского престола – имела еще одну очень вескую причину. Причину, событие, не помня о котором невозможно до конца точно понять ни обстоятельств возвышения Годунова, ни его падения.

Событие это – введение крепостного права. Несколько ранее мы уже говорили о том, как умышленно связал писатель Э.С. Радзинский начало крепостничества на Руси с деятельностью Ивана Грозного, хотя этому нет ни одного документального подтверждения. Истинным же первопроходцем здесь был Годунов. Именно ему принадлежат первые крепостнические указы. Указы, которым суждено было стать важнейшей трагической вехой в социально-политическом и экономическом бытие России. Но, видимо, и сей факт показался слишком скучным для нашего чересчур вольного «популяризатора истории», больше занятого душевными переживаниями своих персонажей, нежели тем, что происходило в реальности. А происходило вот что.

Дорогу к трону Борис прокладывал себе не только посредством подкупов и предательств. И не только физическим устранением соперников. Как искушенный политик, Годунов понимал, что в схватке за власть – схватке с могущественной аристократией – ему не обойтись без серьезного союзника, силы которого можно было бы противопоставить силам ненавидевшей его старой знати. А такого союзника он мог найти тогда лишь в лице мелкопоместных дворян, войска которых составляли главную военную мощь страны. «Молодшие» служилые люди, дворяне, коим царь за их службу предоставлял небольшой надел земли, были заинтересованы в крепкой централизованной власти монарха и потому не разделяли сепаратистских устремлений крупных бояр-вотчинников. Его, дворянство, и стал крадучись «обхаживать» Борис, едва начав править «именем Федора». Он смотрел далеко и загодя готовил себе надежно привязанных корыстью сторонников…

Например, в отличие от Грозного царя, который неуклонно добивался, чтобы Русскому государству служили все , кто в нем живет, независимо от своего социального положения, точно так же, как все без исключения, будь то первый боярин или простой землепашец – должны были исправно платить налоги со своих земельных владений в пользу государственной казны, подчеркнем, в отличие от всего этого, Борис, едва став правителем, немедленно специальным указом «обелил от подати» (т.е. освободил от уплаты налогов) все господские пахотные земли в дворянских усадьбах. И, как пишет историк, эта реформа впервые «провела резкую разграничительную линию между привилегированным дворянским сословием и податными низшими сословиями» [671] , в частности, крестьянством, ремесленным населением городских посадов.

Дальше – больше. С конца восьмидесятых годов XVI в., подобно тому, как некогда переписывали все население Руси татарские чиновники – сборщики дани для золотоордынских ханов (переписывали, дабы никто не уклонился от уплаты позорного «выхода»!), правитель Борис велел учинить всеобщую перепись жителей сначала центральных, а затем и прочих уездов Российского царства. Перепись завершили в основном к 1592 г. Именно тогда государевыми дьяками были составлены и утверждены знаменитые писцовые книги, впоследствии ставшие главной основой для крепостнического законодательства. Ибо, скрупулезно описывая город за городом, деревню за деревней, эти книги строго фиксировали, на какой земле живет тот или иной человек, чем владеет, кому служит, какие подати обязан платить в государеву казну.

Некоторые историки считают,

что первоначально сие масштабное «мероприятие», собственно, и было-то направлено лишь на упорядочение финансово-налоговой системы страны [672] . Системы, начавшей давать все более серьезные сбои после того, как Годунов «обелил» дворянские земли и главная тяжесть налогового бремени легла на плечи крестьян, на плечи посадского люда. С каждым годом это бремя стремительно увеличивалось, разоряя народ, вынуждая многие тысячи крестьян бросать хозяйство, насиженные места и уходить на необжитые окраины государства, или еще дальше – в «дикое поле», в степи, на вольный Дон. А это, разумеется, приводило и к запустению центральных уездов, и к резкому снижению поступлений налогов в казну. Вот чтобы хоть как-то приостановить сие массовое бегство, правительство Бориса в 90-х гг. XVI в. и начало издавать указы о так называемых «урочных», «заповедных летах» (запретных годах), которые внимательный читатель наверняка помнит еще со школьных учебников. Согласно сим высоким предписаниям, в эти годы ни один крестьянин и ни один посадский человек не мог более по собственному желанию покинуть ни своего господина, ни места несения своего «тягла» (повинностей). Он обязан был находиться там и только там, где его зафиксировала писцовая книга.

Нет, официально старинное право свободного ухода в Юрьев день еще не отменялось (и здесь особенно явственно чувствуется осторожная манера правителя действовать вкрадчиво, скрытно, не вызывая лишнего шума). Но воспользоваться этим правом в «заповедные годы» для крестьянина становилось практически невозможно. До отмены «урочных лет» он как бы прикреплялся к земле, к месту своей «прописки», самовольное оставление которой грозило жестокой расправой… Что же, мера для упорядочения налоговых платежей и впрямь безотказная. Но, начиная эту «реформу», вряд ли не понимал «вельми умный» Борис Годунов, кому, помимо сборщиков податей, она может прийтись по душе, кому показаться особенно выгодной…

А было это как раз то самое мелкопоместное дворянство, поддержки коего так втайне жаждал правитель. Да, прежде всего дворян намеревался он заинтересовать своим нововведением. С тонким коварством восточного вельможи предложил и м довольно легкую возможность обзавестись прикрепленными к земле рабами. И увы! Расчет оказался верен. Более всего недовольные, часто разорявшиеся из-за нехватки крестьян в усадьбах, из-за постоянного и все увеличивавшегося с каждым годом их бегства, дворяне быстро поняли, что сулят им государевы «указы» о запрете ухода землепашца от хозяина в «урочные лета». Не случайно, пишет историк, вроде бы «узкофинансовая мера – временное прикрепление налогоплательщиков к дворам и пашенным участкам – имела неодинаковые последствия для горожан и сельских жителей. В городах она не прижилась, зато в деревне помещики оценили все выгоды, вытекавшие из прикрепления крестьян к имениям, и сделали все, чтобы превратить временное распоряжение в постоянно действующий порядок» [673] .

Поместный приказ в Москве – один из главных столичных приказов – был вскоре буквально завален тысячами дворянских жалоб на беглецов и, как сказали бы теперь, «злостных неплательщиков» «государевой подати». Прикрываясь этими «благородными» стенаниями, помещики требовали установить определенный, возможно более длинный срок, во время коего они имели бы право искать и возвращать своих ушедших «в бега» крестьян на прежнее место. Разумеется, правительство Бориса с готовностью удовлетворило сии горячие прошения. В мае 1594 г., со ссылкой на «государево повеление», Поместный приказ установил пятилетний срок сыска беглых крестьян на всей территории страны. Указ еще раз повторят 24 ноября 1597 г. И хотя в его тексте опять не было ни единого слова об отмене Юрьева дня, указ фактически уже «исходил из того, что нормы выхода крестьян утратили силу. Издание закона 1597 г. означало, что система мер по упорядочению финансов окончательно переродилась в систему прикрепления к земле» [674] . А утвержденный тогда пятилетний срок сыска беглых возрастет впоследствии до десяти, потом до пятнадцати лет, пока не станет вовсе бессрочным… Так, с явной подачи правителя-татарина Бориса Годунова было лукаво наброшено на шею русского (и не только русского) крестьянина тяжелое ярмо крепостной зависимости. Люди на Руси знали и запомнили это точно. Уже в 1595 г. одна из официальных грамот прямо гласила «Ныне по государеву указу крестьянам и бобылям выходу нет» [675] . Запомним эти даты и мы…