Правда смертного часа. Посмертная судьба
Шрифт:
— Сейчас много говорят, что жизнь Высоцкому укорачивало еще и официальное непризнание. Он страдал от этого?
— Я не думаю, чтобы непризнание как-то укорачивало ему жизнь. Он был достаточно упрямым, — в высоком смысле… Ему многое укорачивало жизнь, и сам себе он ее укорачивал. Но — непризнание?.. Не думаю.
Хотя… Меня поразила в одном из «Огоньков» фраза Евтушенко… Ну, безусловно — Высоцкий большой талант и прочее, и прочее… «Но для меня он— Зощенко в поэзии…» Ну, тогда для меня «Евтушенко— это Глазунов в живописи!» Сказать так о человеке, который написал такие страшные,
— Михаил, извините за банальный вопрос, каким другом был Высоцкий?
— Каким другом? Как сам Володя говорил — с ним можно было пойти в разведку. Все! Другого не скажешь. Мало того, что он был верным другом… Вернейший и мужественный человек, он мог в дружбе, даже в приятельских отношениях заботиться о каких-то мелочах. Он приезжал ко мне и начинал объяснять, что кого-то ему надо женить, кого-то срочно выдать замуж. Я даже на него наорал: «Володя, ты занимайся творчеством! Ну чего ты носишься?!» Хотя, в общем, я и сам такой…
— А когда вы решили выпустить свой альбом, вернее даже не альбом, а собрание дисков?
— Это мы решили с Володей еще когда только начинали работать. А альбом я решил делать тогда, когда найду настоящего специалиста-мастера. И я нашел Михаила Либермана, который много лет проработал на «Мелодии», получал медали… Вот тогда можно было действительно на самом высоком уровне все это собрать, смонтировать, сделать. В работе большое участие принимал Аркадий Львов — редактор и составитель трехтомника Высоцкого. Я не хотел делать это, когда начался нездоровый ажиотаж. А вот когда чуть-чуть все улеглось, вот тогда мы спокойно это сделали. Это памятник Володе.
— Вы уже сказали, что считаете Высоцкого гением, а в нормальном человеческом общении это чувствовалось?
— Для меня оценка человека как гения — прежде всего по его произведениям, а не по поведению. Поведение людей, которых мы называем суперталантливыми, гениальными, — оно, в принципе, неподконтрольно… Для меня важна еще — при всей гениальности и бесшабашности — его колоссальная работоспособность. Как сказал один из философов: «Гений, который себя не обуздывает и не работает над собой, подобен разлившемуся потоку. Сначала он заполняет собой все, а кончает мелкими лужами».
И у Володи было все, что необходимо для этого «коктейля гениальности». У него была феноменальная работоспособность, колоссальное умение расслабляться… Вот некоторые думают: а-а, он был алкоголиком… Да ни черта подобного! Все его нагрузки по накалу точно совпадали — он безумствовал, когда он пьянствовал, но когда он работал, то нагрузки, которые он нес, тоже были колоссальными! Создать и отточить такое творчество!.. Это были супернагрузки. Потому что он преодолевал как бы экстерном те пробелы в знаниях, которые у него были…
Для меня Высоцкий— прежде всего, гениальная личность, цельная, как каменный якорь!
— Вы общались в
— Да, часто… И очень смешно… Внешне казалось, что он грубый человек. И действительно, когда ему был кто-то неприятен, то Володя никогда этого не скрывал. У него появлялась такая ершистость, он мог так «запулить», что иногда даже мне — человеку довольно невоспитанному — становилось неловко. Он мог, как говорят в России, «обрезать»…
Но с другой стороны, если он кому-то открывался… Для меня Володя был одним из нежнейших людей, физически я крупнее Володи, а тогда я еще занимался спортом… Но он однажды услышал, как моя жена называет меня «птичкой», и Володе это страшно понравилось… Звонит телефон: «Птичка моя, как живешь?»
— А какова история стихотворения Высоцкого, обращенного к вам, которое лежало в июле 1980-го на вашем столе?
— Я о нем ничего не знал… Он просто написал это стихотворение и оставил. Оно лежало на столе. И когда я вернулся, я его нашел. А говорили мы с ним буквально за несколько недель до смерти. Я ему сказал: «Володька, давай жить назло». Он ответил: «Попробую». Сел в самолет и улетел.
У меня было такое… с моим отцом. Отец не знал, что меня выгоняют из России, что я уезжаю навсегда… Он занял у меня три рубля, похвастался новой формой — у него было пожизненное право ношения военной формы — и сел в такси. Он жил в Пушкине, а я на Загородном… А я-то знал, что уезжаю навсегда, и думаю: запомнить! И сделал такой стоп-кадр— вот отец… эта шинель, фуражка, погон блеснул… Ведь, может быть, я вижу отца в последний раз… Так оно и случилось.
И когда я в последний раз обнял Володьку… Я улетал в Грецию, он — в Москву, он ехал в одной машине, а я — в другой… Володя был в такой желтой курточке… Я помахал ему и думаю: «Последний раз вижу или нет?» Оказалось, что последний…
Вспоминай всегда про Вовку, Где, мол, друг-товарищ?..— Кроме тех стихотворений, о которых вы говорили, у вас хранятся еще какие-нибудь рукописи Высоцкого?
— Нет. Когда мы работали над трехтомником, то пользовались только копиями. После смерти Володи Марина отдала мне его так называемые «дневники». Но, в общем, там не было никаких дневников… Обрывки фраз, записи по 2–3 строчки… Там я нашел забавное: «Без зверей мы бы озверели». Но к архиву Володя относился серьезно. Он видел, что я все собираю… У меня все подписано, в папках. Мой порядок его поражал всегда. И однажды я ему сказал: «И ты точно так же должен относиться к своему творчеству». Он согласился: да, я должен все собирать, систематизировать и прочее…
— Я видел ваш альбом с такой надписью: «Драгоценному певцу Русской идеи Володе Высоцкому от Володи Шемякина». Почему от Володи Шемякина?
— А-а… Несколько раз, когда мы попадали в какие-то газеты (и даже после Володиной смерти) — то почему-то часто писали: Михаил Высоцкий и Владимир Шемякин. Мою мать напугали… Один француз позвонил ей из Москвы и сказал: «Я не хочу Вас расстраивать, но вот сейчас появилось сообщение о смерти… Я не совсем понял, но вроде бы там написано, что скончался… ваш сын». У матери была истерика.