Правда выше солнца
Шрифт:
Акрион, не оборачиваясь, неопределённо махнул рукой. Что его спросили? «Ты сбежал из храма, жрец?» Кажется, так. Шутит? Или слугам Артемиды вправду нельзя выходить наружу до света? Не стоит отвечать, лучше просто пойти своей дорогой…
– Иббед аму!
«Иди сюда!» Акрион сгорбился и принялся спускаться по ступенькам. Кулаки сжались, ногти впились в саднящие ладони. Что ему надо, этому недоноску? Стоял бы и дрых дальше.
– Иббед аму! Афалля!
Быстрые шаги за спиной. Акрион развернулся, пружинисто
Узнал.
Воздух словно затвердел, время увязло в бесконечном мгновении. Зрение стало зорким до мелочей: вот грязный мрамор ступеней, щербатый клинок копья, вот пятно ржавчины на доспехах стражника, его редкая бородёнка. Заспанная рожа, съехавший на сторону шлем, неуклюжая поступь. Мальчишка, уродец. Он был жалким и слабым, достойным презрения. И наказания. Да, наказания! Да!!
Что-то огромное снова возникло в груди. Жаркое. Сильное. Опять искало выход.
Искало и нашло.
Он прыгнул, ушёл от медленного неумелого выпада. Схватился за древко, рванул, уводя в пустоту не достигший цели удар. Подставил ногу, как учили в эфебии. Уродец-стражник грохнулся на колено, выдохнул: «г-ха»! Акрион что было силы лягнул по шлему сандалией. Шлем отлетел прочь, открыв лопоухую голову. Акрион вырвал копьё из ослабевших рук, саданул древком уродцу в зубы. Тот взвыл окровавленным ртом, а Акрион перехватил копьё и, качнувшись, вогнал клинок в бледное открытое горло.
Стражник опрокинулся навзничь. Заелозил руками по камням, приподнялся. Далеко и густо отхаркнул кровью. Медленно, будто бы устало опустился на ступеньки. Захрапел, содрогаясь, пуча в небо невидящие глаза.
Акрион бросил копьё и помчался вниз по лестнице. Сердце колотилось о рёбра, в ушах звенело. Каждый миг он ожидал крика, шума погони, свиста стрелы – но ничего не было, и никто не мешал бегству. Ступени кончились, под ногами замелькали истёртые булыжники площади. Дома маячили всё ближе, манил проход между ними, тёмная, заполненная туманом мгла…
Он ворвался в переулок. Пронёсся вдоль равнодушных, выкрашенных мелом стен. Поскользнулся, едва не упал, завернул за угол, побежал по извилистой улице. Вспугнул стайку крыс на куче мусора. По щиколотку вляпался в лужу. Свернул опять, не удержал равновесия, рухнул в грязь. Вскочил, перепрыгнул невысокий забор. Хватая ртом воздух, огляделся. Прислушался.
Тишина.
Только пробует голос петух вдалеке. Молодой, неумелый. Птица Аполлона.
«Добрый знак», – машинально подумал Акрион. Как накануне, в Ликейской роще, когда пролетела над головой сова, спутница Афины. Они с Кадмилом говорили о Сократе, а потом Феб обратился к Акриону, назвал своим героем и даровал благословение. И ночь – такая светлая, нежная стояла ночь. То было давно, словно бы годы назад…
То было вчера.
Акрион с трудом подавил безумный, рвущийся из горла смех. Какой ещё добрый знак? Что доброго – потеряться в чужом городе, где ненавидят эллинов? Что доброго – найти сестру, которую едва помнишь с детских лет, и услышать рассказ о том, как её хотел сжечь живою собственный отец? Ваш с нею отец. Твой отец.
Что доброго – узнать, что ты проклят?
В боку ломило от бега. Ожидая, пока успокоится сердце, Акрион прислонился к прохладной стене чужого дома. Дома, где спали мирные честные люди. Видели мирные честные сны. Что-то своё, спокойное, житейское. Не крылатых чудовищ, жаждущих крови, а обычные сновидения.
Сердце перестало частить. Акрион сжал голову, стараясь утихомирить мысли, туго сплетённые, точно клубок ядовитых змей. Затем отряхнул грязь с подола жреческой одежды и пошёл сквозь утренний светлый сумрак, выискивая вдали городскую стену. Стена была единственным ориентиром, который мог привести к постоялому двору, где уговорились встретиться с Кадмилом. Ходьба, тупая, размеренная, приносила покой. Змеиный клубок в голове понемногу терял ядовитую хватку. Терзало только одно: он только что убил того стражника. Не верилось доподлинно, до конца. Думалось – это так, сгоряча. Может, не убил всё же? Вдруг тот парень отойдёт от ранения, как сейчас Акрион отошёл от драки? Вдруг уже встал, пошёл к своим, те его перевязали. И скоро отрядят погоню за пришлым эллином, который поднял руку на их товарища. Может…
«Ты виновен», – сказал голос. Голос ниоткуда, голос без звука.
Акрион замотал головой. Что произошло? Как вышло, что ещё вчера он играл царя Эдипа в Дионисовом театре, а нынче проткнул кого-то копьём? Как вышло, что он так поддался злобе, поддался гневу?
Поддался гневу.
«Проклятие Пелонидов – страстный гнев».
Акрион остановился. Перед ним возвышалась городская стена, жёлтая, пыльная, сложенная из грубых камней. Он всё-таки не заблудился. Оставалось пойти вдоль стены, никуда не сворачивая, и рано или поздно найдёшь постоялый двор.
Внутри Акриона тоже была стена. Куда крепче и выше. И он так же ходил вдоль неё, ходил больше дюжины лет, никуда не сворачивая.
В небе над крышами виднелись нежные лучи восхода – простёртая ладонь Эос, ветреной богини, что проводит каждую новую ночь с новым смертным любовником. Рождался день: здесь, в Эфесе; далеко на западе, в великих Афинах; на высоком Олимпе, откуда Аполлон следил за своим героем. В этот миг на восход глядели тысячи глаз. Глядела со страхом и надеждой Эвника. Глядела её мачеха Семела, лелея известные ей одной замыслы. Глядела заплаканными после бессонной ночи глазами Федра, и глядел измученный тревогой Киликий. Солнце поднималось для всех, кто мог его видеть.
Не видели восхода только мёртвые. Ликандр, которому Акрион пронзил сердце, и безвестный стражник, которому он разрубил горло.
И Фимения, оставшаяся в подземелье, умершая для всего мира раньше собственной смерти.
Акрион сделал шаг, другой. Солнце выглянуло из-за плоской крыши, лучи коснулись лица. Он опустил голову и увидел, что руки покрыты чужой кровью. Опять.
«Ты виновен», – повторил голос.
В этот миг стена, вдоль которой Акрион шёл много лет, рухнула.
«Дай мне сил, милостивый Феб, – подумал он, опускаясь на колени среди пустой улицы. – Аполлон, дай мне сил!»