Правдиво и честно

Деннинг Трой

***

Через час я добрался до своих покоев в гостинице «Красное ведро» — несомненно, самой ужасной гостинице Глубоководья. Это место было таким грязным, что здесь не обедали даже крысы, а постояльцы были такими мерзкими, что даже нищие с ними не заговаривали. Но у неё было два качества, которые я ценил превыше всех остальных: постель, стоившая всего один серебряный таран в неделю, и клиентура, которая никогда не вмешивалась в чужие дела. Когда я вошёл в общую комнату,

по-прежнему одетый в платье швеи, никто не сказал и слова, а когда я сорвал шаль и перевязал ею руку, они лишь отвели взгляды и притворились, что не замечают моих рожек. Швырнув платье женщины в огонь, я уселся за столик в углу и стал оценивать нанесённый моей книге урон.

Всё было хуже, чем я ожидал; двадцать страниц потерялись, а другие пятнадцать Боуден Бонифацей превратил своим огнём в неразборчивое месиво.

– Пусть улей ос жалит его глаза!
– прошипел я.
– И да поперхнётся скорпионом эта проклятая арфистка!

– С мудрецом это можно устроить, - слова произнёс не один голос, а тысяча — глубоких и скрежещущих, как точильный камень.
– А с ведьмой — вряд ли.

Я поднял взгляд, чтобы увидеть ухмылявшийся череп напротив. В его глазницах горели два чёрных солнца, багровая плёнка обтягивала кости лица, чёрный язык болтался между зубами, а тело было копошащейся массой вен и сухожилий.

– О могучий!
– я задрожал, поскольку в присутствии Цирика воздух всегда становился холодным как лёд.
– Ты наблюдал?

Единственный не удостоил меня ответом.

– Руха — одна из любимчиков Мистры. Если я трону её хоть пальцем, начнётся война богов — и ты прекрасно об этом знаешь. Так почему продолжаешь просить?

– У каждого смертного есть мечты, о Могучий.

– Я уже сделал тебя моим серафимом. Чего ещё тебе желать?

Я вздрогнул от его резкого тона.

– Ничего, Высочайший. Я прошу лишь служить вам, - и тут проклятое заклинание Мистры заставило новые слова возникнуть внутри меня и сорваться с моих уст.
– Хотя я не могу понять, почему мне нельзя служить вам с достойной трапезой в животе и пригоршней золотых бисенти в кошельке.

Глаза Единственного стали горячими, как чёрное пламя.

– Я прощаю тебя, но лишь потому, что ты не властен над своим языком.

– Благодарю вас, Могучий.

Я склонил голову, принимая милосердие Единственного, ведь серафиму прежде остальных не следует беспокоить своего бога такими мелкими просьбами.

– Я больше не позволю этой идее очернить мои мысли.

В это мгновение из ниоткуда появился хозяин и поставил перед Единственным кружку сладко пахнущего эля и блюдо с жареным фазаном. Я был изумлён, поскольку единственным мясом, которое мне здесь подавали, были черви в моей каше.

Единственный посмотрел на хозяина, стоящего у стола, как любопытный ребёнок.

– Ты ожидаешь от меня платы?

– Никогда!
– мужчина устремил на меня взгляд своих скаредных глаз.
– Я запишу трапезу на счёт Малика.

Я был слишком потрясён, чтобы возражать, поскольку много лет не обонял такого вкусного аромата — а в последние дни поглощал только кашу. Но нельзя

было приступать к трапезе прежде своего бога; я держал руки на коленях и ждал его приглашения.

Цирик разорвал фазана на две части и начал поглощать свою половину, хрустя косточками. Я устремил взгляд на оставшееся и несколько раз причмокнул, но Единственный ничего не заметил.

– Представление, которое ты устроил в издательстве, стало для меня проблемой, Малик.

Между голыми зубами Единственного и по его костистому подбородку потёк сок фазана.

– Мудрецы Огмы начали записывать собственную версию моего суда. Они тебя опередят, если не опубликуешь свою книгу в ближайшее время.

– Простите моё невежество, о Могучий, ведь я обладаю предусмотрительностью осла и разумом овода, но какая вам разница? Никто не поверит их лжи, прочитав моё великолепное изложение.

Единственный закатил свои чёрные солнца в глазницах.

– Правда работает не так, Малик.

– Разве?
– для меня это было откровением, поскольку сияние правды Единственного всегда ослепляло меня.
– Но ведь факты есть факты!

Цирик покачал головой.

– Допустим, ты идёшь вдоль ручья и находишь алмаз размером с кулак. Что он для тебя означает?

– Целое богатство, конечно же.

– Но если алмаз найдёт маленький мальчик, он может выбросить его в реку. Для него это просто камень.

И тут Цирик начал поглощать вторую половину фазана. Я позволил стону сорваться с губ. Но в своей бесконечной милости Единственный проигнорировал это оплошность и продолжил есть.

– Тот, кто говорит первым и как можно громче, и определяет, что правда, - сказал Цирик, продолжая жевать, чтобы я увидел напрасную трату всей этой пищи, сгнивающей у него во рту.
– Ты должен опубликовать своё изложение раньше, чем жрецы Огмы закончат своё.

Я не стал предлагать Единственному использовать магию для публикации книги, потому что он едва не начал войну богов, когда много лет назад попытался сделать нечто подобное с Циринишадом.

– Сколько у меня времени?
– спросил я.

– Мало. Они будут готовы через пять дней.

– Пять дней! Мне потребуется пять дней только чтобы восстановить утраченное!

– Правда принадлежит быстрым, Малик, - Единственный указал на меня обгоревшим кончиком крыла — всем, что осталось от пышного фазана.
– Ты быстр?

– Был бы быстрее, не сделай ведьма со мной вот это, - я поднял перевязанную руку.

Единственный взглянул на мою рану.

– Просишь об исцелении?

– Никогда, о Могучий!

Я спрятал руку под столом — было бы глубочайшим оскорблением попросить самого Цирика заняться грязной исцеляющей магией.

– Но я должен переписать всё, что было потеряно, а рана это усложняет — как и мой голод.

– Только если ты позволяешь, Малик. Мы оба это знаем.

Цирик говорил о втором даре серафима — способности терпеть любую боль и всё равно выполнять волю Единственного.

– Мне всё равно нужно время, чтобы переписать потерянные страницы, - сказал я.
– Коварство ведьмы стоило мне тридцати пяти листов.