Праведник
Шрифт:
— Равняйсь!
«Ну прямо как наш комбат», — вспомнил я лихие годы службы в Советской Армии и выполнил команду, хотя равняться было не на кого.
— Смирно! Шагом… Арш!
Четким строевым шагом мы (я и эсэсовцы) прошли оставшиеся до конца коридора десять шагов, затем один из этих парней взялся за ручку двери с тремя медными шестерками, прибитыми ржавыми гвоздями, в то время как другой обеими руками ухватил меня за воротник. Еще секунда, дверь открылась и я, спотыкаясь, влетел в длинную приемную: почему-то я решил, что это приемная, уж очень она напоминала приемную нашего ректора —
Под картиной в кресле за столом сидел довольно неприятного вида человек лет сорока, в форме генерала НКВД, правда, без погон, но в высокой папахе, и улыбался хитрой, ужасно наглой улыбкой.
— Здравствуйте, — поздоровался я.
— Присаживайтесь, — официальным тоном сказал этот в папахе и указал на пол.
Я взял один из стоявших возле стены стульев (не на пол же садиться) и, поставив его перед столом, сел. Стул тотчас с треском развалился подо мной, и я, резко раскинув руки, все-таки оказался на полу, как и с самого начала было мне предложено. Однако то, что я увидел под столом, заставило меня забыть обо всем на свете, даже о боли. Ведь мало того, что эти мерзавцы в сапогах отбили мне всю задницу, тут еще эта дурацкая шутка со стулом. Так вот: из-под стола в одной из узких штанин с лампасами торчало огромное, раздвоенное, как у свиньи, копыто!!!
— Ну-с, — начал парнокопытный генерал, пристально глядя на меня, — значит, коньячком балуетесь?
— Бывает, — искренне ответил я, вспомнив прошедший день рождения и Сталина с «Белым аистом».
— Нехорошо-с!
— Чего ж тут нехорошего? Я ж ведь не хулиганю и морду никому не бью?
— Молчать! Слушать меня! Встать! — вдруг заорал он.
— А чего это вы мной командуете?
— Молчать! — беспогонный генерал сорвал с головы папаху и запустил ею в меня. На мгновение я зажмурился, затем, открыв глаза и взглянув на генерала, залился истерическим смехом: к перекошенной злостью роже добавилась абсолютно голая лысина, из которой торчали отвратительные короткие козлиные рога.
— Отставить смех! — задыхаясь от злости, прохрипел рогатый. — Стража! В камеру его!
— Ишь разорался, козел парнокопытный. Да я самого Сталина не испугался, а тебя, урод…
Реплику мою прервал сильный удар чуть ниже лопаток, отчего дыхание мое перехватило и я изогнулся так, что почти встал на «мостик».
«Вот сволочи, — подумал я. — Так ведь и почки опустить можно».
Те же двое садистов выволокли меня из приемной генерала и, настучав мне по разным местам, снова погнали по коридору.
Второй побег под конвоем хоть и имел несколько другой маршрут, но все же мало отличался от первого и особого описания не заслуживает. Минут через пять я уже валялся на холодном полу в полумраке какого-то подвала, а еще минут через семь чьи-то потные руки страстно шарили по моему телу.
Вот уж страх действительно. Я заревел, как затравленный медведь, и, брыкнув обоими ногами, одной из них попал во что-то мягкое.
— Ой! — послышалось в темноте. — Простите, пожалуйста. Я принял вас за женщину…
— Кто здесь?
— Я, — ответила темнота.
— Кто
— Это я — Джакомо.
— Какая Джакома?
— Джакомо Казанова.
— «Казанова, Казанова, зови меня так»… А! Казанова, Феллини, — вспомнил я трехчасовой, нудный, но очень красочный итальянский фильм, — знаменитый прелюбодей!
— Ну вот, вы все знаете, — сказал он. — Эх, дьявол! Хоть бы одну женщину…
— Что, давно воздерживаетесь? — сочувственно спросил я.
— Почти двести лет.
— Ого! — Я даже присвистнул.
— Женщины сюда не попадают. Им при жизни достается, а после все прощается.
— Как это? — удивился я. — Ничего не понимаю. Что вы мне все тут голову морочите?
— Как? — удивился в свою очередь мой собеседник. — Вы что, не знаете, где находитесь?
— Понятия не имею!
— И даже не догадываетесь?
— Нет.
Я вдруг вспомнил о спичках. Они должны были быть у меня в кармане. Точно. Достал коробок, чирк… Спичка на полминуты осветила маленькое с низким потолком помещение подвала и сидящего передо мной человека.
Это был он. Точно он — Казанова, каким я запомнил его в фильме. Он тоже внимательно разглядывал меня.
— Так где я?
— Молодой человек, — не отвечая на мой вопрос, многозначительно произнес Казанова. — Вам надо бежать!
— Бежать?.. Вот здорово! Всю жизнь мечтал попасть в тюрьму (несправедливо осужденным или репрессированным), а потом бежать. А как?
Казанова встал, пошарил руками по потолку, уперся в него, потом что-то заскрипело, заскрежетало; я снова зажег спичку: почти над самой его головой в потолке был люк около метра в диаметре, закрытый тяжелой чугунной крышкой, которую мой сосед по камере сдвинул почти на треть. Я тоже уперся в крышку, и она съехала в сторону. Далее я подпрыгнул, уперся обеими руками и выскочил… на мостовую Красной площади. Люком, в котором торчала теперь голова Казановы, оказался обычный смотровой колодец. На улице было уже темно.
— Ну давай, вылезай быстрее! — поторопил я Казанову.
Он как-то грустно усмехнулся, глубоко вздохнул и жалобным, почти плачущим голосом произнес:
— Мне бежать некуда. Это навечно. Помоги лучше крышку закрыть.
— Ну как знаешь, — ответил я, задвигая крышку на место. — Черт вас тут разберет!
«Так, куда теперь? — задумался я. — Может, метро еще не закрыто? Скорее туда!»
Я побежал к «Площади Ногина», но, сделав несколько шагов, остановился в недоумении: на том самом месте, где я вылез из колодца, насколько я помнил, всегда стоял храм Василия Блаженного! Я огляделся кругом. Все было как обычно — Кремль, гостиница, музей, но храма не было на месте!
«Вот к чему приводит чрезмерная доза алкоголя!» — решил я и продолжил свой путь к метро.
Спускаясь в переход, я вдруг почувствовал какой-то отвратительный болотно-земляной запах. Лестница показалась мне слишком длинной, но, учитывая свое состояние, я решил не обращать внимания и спускаться дальше, тем более что внизу отчетливо слышался шум двигателей. Пробежав еще ступеней пятьдесят, я наконец очутился на ровной поверхности, но, оглядевшись в полумраке, с ужасом понял, что нахожусь вовсе не на платформе метро, а прямо в тоннеле!