Праведник
Шрифт:
Было невыносимо тихо. Кое-где горели фонари. Полупрозрачный, холодный и липкий туман окутывал город. На площади не было ни души.
Вдруг гигантская тень отделилась от близстоящего здания и, медленно уменьшаясь, стала приближаться к писателю. Алексей Борисович пригляделся. Огромных размеров тень принадлежала дряхлому, длиннобородому, сгорбленному почти под прямым углом старику с посохом и в монашеской рясе.
— Слава тебе, Господи, дождались, — подойдя, прокряхтел монах. — Пожалуйте, батюшка, за мною.
Алексей Борисович послушно последовал за стариком. Они подошли к окутанному туманом зданию, свернули за угол, сделали
— Кажись, никого. Теперича спустимся, батюшка.
Асфальт под ними плавно пошел вниз. Точно на лифте, они спустились метров на пять, оказавшись в темном подвале перед большой деревянной дверью. Здесь было тепло и сухо. Туман сюда не проникал.
Старик тихонечко постучал.
— Кто? — послышался хриплый бас за дверью.
— Это я, Ваня, открой, — отозвался старик. — Батюшка приехали.
Заскрежетали, загремели замки. Дверь со скрипом отворилась. Монах и писатель шагнули через порог.
— Рады видеть, батюшка. — Улыбаясь одними глазами, протянул руку писателю громадный рыжебородый мужик.
Они прошли в просторный, освещенный свечами зал, где за огромным дубовым столом сидели, ели и попивали из огромных кружек одиннадцать таких же здоровых и бородатых, как и Ваня, мужиков.
— Батюшка приехали, — кряхтя, повторил старичок.
Алексей Борисович поклонился.
— Дождались, дождались! Наконец-то! Садись, садись, батюшка! — радостно загудели мужики.
— Что за беда у вас, москвичи? — спросил писатель.
Мужики загалдели все разом:
— Чудище! Чудище! Чудище! — только и разобрал писатель.
— Цыц! — крикнул на них старичок. — Я говорить буду!
Мужики разом смолкли.
— Нечистая сила поселилась в городе, батюшка. Со сворой нехристей захватила она власть и, всячески измываясь, правит нами. Напустило чудище на город туман, от которого люди хворают и задыхаются. Днем чудище спит, а выходит в город ночью и ото всех того же требует… А если кто при свете солнца на улице появляется, чудище тут же об этом ведает и велит к ночи казнить нарушившего закон. Опричники чудища творят в городе бесчинства и непристойности, так что нет нам жизни теперича, ни младому, ни старому. На тебя возлагаем надежду, батюшка, да на Господа в первую очередь.
— Где живет это ваше чудище?
— Днем в кремлевских палатах почивает, а к полуночи в город выходит. Опричникам своим велит народ из домов выгонять и кричать ему заздравные приветствия.
— Что ж, полночь уж скоро. Пошли, поглядим на ужасное это чудище.
— Пойдем, батюшка. Пока время есть еще, ты бы попил, да закусил сначала.
— И то верно, — согласился писатель.
Ровно в полночь все двенадцать мужиков, старик-монах и писатель поднялись наверх и вышли на Красную площадь, где уже собралось множество народа. Люди, все как один, были болезненно бледны и дрожали от холода. Несколько здоровенных опричников в масках бродили среди толпы. Они кричали на всех, кто казался им непокорным, и многих били. То и дело в воздухе слышался свист кнута.
Отзвенел двенадцатый удар курантов, медленно распахнулись ворота Спасской башни, и пятьдесят великанов-всадников на огромных гнедых жеребцах ровными рядами в серо-голубом тумане поплыли сквозь мгновенно расступившуюся толпу.
Серый туман становился все холоднее и гуще. Алексей Борисович со своими спутниками пробрался в первые ряды и стал внимательно
— На колени! — щелкнув кнутом, крикнул Прыгунов. — На коленях славьте повелителя!
Люди разом повалились на колени. Один дряхлый старичок в первых рядах на мгновение замешкался, и тут же кнут Вадима Никитовича обрушился на него.
— Мерзавец! — проговорил Алексей Борисович, также не преклонивший колен.
— Ты бы смирился пока, батюшка, а? — тихо прошептал Ваня. — Может, не время еще?
— Доколе же терпеть его будете?! — громко спросил господин Борин, так что всадники услышали его голос.
Шествие вдруг остановилось.
— Кто он? — скрипучим голосом спросило чудище.
— Я — погибель твоя! — прокричал писатель. Взгляд его снова задержался на четвертом всаднике, и теперь он узнал его. Это был тот самый человек, что летел с ним в Москву, ругался и бился головой о стекло. Теперь этот четвертый подъехал к чудищу и что-то нашептал ему, после чего чудище изобразило подобие улыбки на своей гнусной морде и заговорило ласково:
— Будешь гостем моим, человек. Будешь жить со мною в палатах кремлевских, купаться в изумрудах и золоте. Будешь есть и пить вино, и не будет у тебя никаких забот, и лучшие женщины этой земли будут любить тебя. Коня!
Один из ехавших позади всадников спешился и подвел к Алексею Борисовичу своего гнедого.
— Нет! — громко крикнул писатель. — Не заманишь меня ни богатством, ни силой, ни хитростью! На погибель твою явился я! Господи! — вскинул он руки к небу. — Сущий на небесах! Прости грехи людям сим! Простри руку свою всесильную над этой землею несчастною! Изгони исчадие дьявольское! Избавь грешников сих от их мучающих!
И свершилось чудо. В полночь залучился рассвет на западе. Солнце показало половину своего оранжевого диска, яркие, теплые лучи его коснулись площади и мигом развеяли холодный туман. Люди взглянули на чудище и увидели вдруг, что никакое оно не страшное и огромное, да и не чудище это вовсе, а просто слишком большая летучая мышь, что не конь под ним диковинный, а самый простой козел и свита его — никакие не великаны, а такие же, как все, люди.
— Мужики! — первым закричал Ваня. — Это что же, мыши этакой поклонилися! А ну рви ее! Бей ее! Души ее!
— А-а-а! — закричала, завизжала, загремела толпа, сомкнулась, схватила, стащила с козла чудище и стала рвать на части и его и козла. Воздух наполнился пронзительным криком, полетели клочья шерсти, брызнула кровь. Разбежалась в страхе свита побежденного правителя. Алексей Борисович уловил испуганный взгляд Прыгунова, спрыгнувшего со своей клячи и пытавшегося затереться в толпе, увидел, как двое дюжих мужиков схватили Вадима Никитовича и стали что есть сил бить его. Наконец взгляд писателя остановился на рыжебородом Ване, обтирающем о рубаху окровавленные руки.