Праведник

Хорр Игорь

— Ты не знаешь? Не знаешь! Где уж тебе знать! Ты — психолог, писатель, знаток человеческих душ. Где уж тебе понимать это. У тебя все хорошо. У тебя все — семья, дети, работа, слава. У тебя жизнь сложилась. Тебе легко быть добреньким. А мне плохо, понял, плохо! Я один как перст! И жизнь моя вся кубарем, да, под горку! Мне ведь тоже всегда хотелось быть этаким праведником, этакой невинной овцой, этаким дядей благородным вроде князька Мышкина. Да трудно! Не получается. Невозможно почти! Не имею природных данных. Ты сам вспомни — князь Мышкин-то был слаб и немощен. Он был болен. У него небось и похоть, и все другие такие желания отсутствовали. Может, он и

вовсе был импотент? А я устроен по-другому! Я мужик, зверь! Я женщин люблю! Естественная, так сказать, физиологическая потребность! Я если два дня не выпью, мне волком выть хочется! Тебе непонятно? А ведь три четверти мужиков наших — такие же, как я! Пьяницы и сладострастники! Да что там — три четверти!.. Осудить меня хочешь? Давай, осуждай! А как же тогда заповедь? Не судите, да не судимы будете? Каким судом судите, таким и вас осудят? А думаешь, ты чистенький, да? Таким себя считаешь? А ведь еще неизвестно, что было бы с тобой, если!.. А! — Прыгунов махнул рукой и, едва сдерживая рыдания, прокричал: — Ты ведь еще не знаешь всего! Ты ведь не знаешь всего!

— Перестань, Вадим! — в волнении закричал писатель.

Прыгунов замолчал.

Алексей Борисович тоже подошел к окну и положил руку на плечо старому другу.

— Перестань, Вадим, — тихо повторил он. — Перестань. У меня и в мыслях не было осуждать тебя за что-либо. Что произошло, то произошло, и этого уже не исправить…

Прыгунов мучительно вздохнул и тут же передернул плечом, желая избавиться от руки писателя.

— Не надо жалеть меня, человек Божий. Я не достоин жалости. Я сорвался, прости… Знаешь, это чувство вины. Последнее время оно преследует меня. Мне кажется, что я виноват в ее смерти.

— Я понимаю тебя. Это пройдет. Рано или поздно это обязательно пройдет.

— Пройдет… Проклятый убийца. Я сойду с ума. Сегодня я видел еще один труп.

— Его поймают. Теперь его должны поймать.

— Господи! Когда же это случится? Это какой-то дьявол. Как я устал, Алексей! Ты не представляешь себе, как я устал.

— Сядь, Вадим, сядь. Все образуется. Отдохнуть тебе надо. Знаешь, давай махнем ко мне? Вот только выйдет книга…

— К тебе? — отчужденно спросил Прыгунов. — Куда? В Саранск? Да там тоже черт-те что происходит. Ты что, не читаешь газет? Конезавод совсем разорился. Тысячи людей оказались на улице. То ли еще будет…

Писатель вздохнул. Он знал о больших неприятностях на конезаводе, но до сих пор не придавал этому особенного значения.

— Да, жаль Прошина, — произнес он.

— Себя пожалей. У Прошина и без того на десять жизней хватит. Впрочем, и с тобой что станется?.. Обрати внимание, писатель. Интересный момент истории. Из-за одного преступника бунтует целый народ. В тартарары летит вся городская власть. Из-за одной лошади рушится целая финансовая империя. Обильная почва для новых романов… Проводи меня, Алексей. Я пойду, пожалуй.

Они молча вышли в коридор. Прыгунов сам открыл дверь и вышел из квартиры.

— Так о чем ты хотел спросить меня? — сказал Вадим Николаевич, спускаясь по лестнице.

— Спросить?.. — рассеянно повторил писатель. — Да, ты прав… Вадим, помнишь ту девушку, с которой я встречался перед своим знакомством с Викторией?

— Этакая умница-красавица? Стройная блондинка с небесными глазами?

— Да…

Глаза Прыгунова злобно сверкнули. Он вдруг сунул руку в карман и извлек оттуда белый, ровный клочок бумаги.

— Графиня Урманчеева! Особняк в центре Москвы! Живет одна с сыном! А я уж было и забыл. Держи, друг.

— Что

это?

— Догадайся сам. Будь здоров, Алексей. Надеюсь скоро увидеть тебя, — сказал Вадим Никитович и медленно пошел по лестнице вниз.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ПЕРЕМЕНЫ ЧУВСТВ

Следующий день выдался очень душный и мрачный. Небо было темным, и, казалось, вот-вот сверкнет молния, ударит гром и ливень плотной стеной обрушится на город. Но дождя все не было, и тяжелые, черные тучи, словно подвешенные на невидимых нитях, продолжали грузно висеть над Москвой.

Около двух часов пополудни черная карета с гербом дома Урманчеевых на дверцах и кучером с тем же гербом на кафтане свернула с Нового Арбата на площадь и остановилась напротив ресторана «Прага». Хозяин, он же единственный пассажир кареты, молодой граф Урманчеев, отодвинул шторку, взглянул на улицу, затем посмотрел на часы.

«Осталось меньше десяти минут, — подумал он. — И она еще, наверняка, как всегда опоздает. Черт побери, как же хочется поскорее увидеть ее! И как это ужасно, как это мучительно — ждать! Ненавижу, ненавижу ожидание! Каждый раз она подвергает меня этой пытке! Дрянь! Дрянь! Почему, почему меня так тянет к ней? Чем она лучше других? Почему она заслуживает другой участи? И заслуживает ли вообще?!»

«Нет, нет! Она не такая, как все! — заговорил вдруг в Виталике совсем другой голос, тот самый — странный далекий голос, который так часто врывался в его мысли, когда он думал об Аллочке. — Она лучше, лучше других! Она прекрасна и чиста! Она — единственное, ради чего еще стоит жить!.

Да, она прекрасна! — все более озлобляясь, продолжал размышлять граф. — Ну и что? Что меняет это? Ведь она никогда, никогда не захочет быть со мной!.. Никогда?.. Какая ужасная мысль! Неужели никогда? Неужели я обречен на эти вечные страдания?.. Вечные? Но разве есть что-нибудь вечное на этой Земле? Все тленно, все смертны. В том числе и я и она… Она тоже когда-нибудь умрет. И может… Может, чем скорее это произойдет… О, черт! Я должен решиться и пойти на это! Пусть это будет не так, как с теми, другими… Да, она не такая, как все, и я не могу поступить с ней так же… Это должно быть как-то по-другому, но я должен…

Но ради чего потом жить? — спросил тот же странный далекий голос.

Для чего?.. Для того, чтобы тоже в конце концов умереть…»

Виталик снова посмотрел на часы и снова взглянул в окошко. Аллочка, в дешевом светлом платьице и неизменных своих белых туфельках, стояла под огромным уличным зонтом точно в том самом месте, где они договорились о встрече два дня назад.

«Что это? Произошло чудо? Она пришла? Пришла вовремя, не опоздала? Как она красива в этом своем простом наряде! Милая, милая Аллочка! Как смел я сейчас думать о ней такое!» — в радостном порыве пронеслось в голове молодого графа, и через мгновение с букетом дорогих алых роз он уже со всех ног бежал навстречу своей возлюбленной.

— Здравствуй, Аллочка!

— Здравствуй, здравствуй, Виталик. Это мне?

— Тебе.

— Ах, какие чудесные! Как пахнут! Я обожаю розы. А ведь ты опоздал, Виталик. На целую минуту опоздал.

— Опоздал!.. Да, опоздал! Прости меня, Аллочка.

— Ладно, ладно, прощаю.

Виталик приблизился и нагнулся, чтобы поцеловать ее в щечку, но она отклонилась, сделала шаг назад, и он смешно чмокнул воздух.

— Ну? Как дела на любовном фронте? — не скрывая своего нетерпения и любопытства, тут же спросила Аллочка. — Вы выполнили мою просьбу, граф?