Правила Дома сидра (Правила виноделов)
Шрифт:
— Для тебя это полезней, чем для меня, малыш, — говорил он Анджелу. — Я уже лучше играть не буду.
А Анджел играл все лучше и лучше. Кенди даже иногда обижалась, видя, что Анджелу скучно с ней играть.
Гомер не играл в теннис. Он вообще не был охоч до спортивных игр; он и в Сент-Облаке редко играл в футбол в столовой мальчиков. Правда, изредка видел во сне, как играет в бейсбол; причем подавала всегда сестра Анджела, и удар у нее был сокрушительный. У Гомера не было никакого хобби, если не считать хождения по пятам за сыном (в свободные часы), словно он любимый щенок Анджела, ожидающий, что с ним вот-вот поиграют. Еще отец с сыном любили сражаться подушками в темноте спальни.
— Мне необходим дома интеллектуальный стимул, — оправдывался Гомер, когда Кенди жаловалась на слишком реалистические рисунки в этом журнале.
— А мне бы не хотелось, чтобы их видел Анджел, — говорила Кенди.
— Но для него не тайна мои прошлые успехи в этой области.
— Пусть не тайна, но на эти картинки ему не стоит смотреть.
— Зачем набрасывать покров таинственности на этот предмет? — брал сторону Гомера Уолли.
— Но нельзя его и подавать в таких гротескных формах, — не сдавалась Кенди.
— По-моему, в этом нет ничего ни таинственного, ни гротескного. Это просто интересно, — таков был приговор Анджела. Этим летом ему исполнилось пятнадцать лет.
— Ты ведь еще и с девушками не встречаешься, — рассмеялась Кенди. — Зачем это тебе?
Воспользовавшись удобным случаем, она запечатлела еще один поцелуй на щеке Анджела, и взгляд ее упал на лежащий у него на коленях журнал. Он был раскрыт на статье о влагалищных операциях. На рисунке были показаны линии разреза для удаления влагалища и первичной опухоли во время радикальной операции.
— Гомер! — крикнула Кенди.
Гомер был наверху в своей полупустой спальне. Жизнь его была до того спартанская, что на стенах висело всего два украшения: фотография — Уолли в форме летчика (куртка из овчины, на шее шарф) позирует с экипажем «Удары судьбы». Тень от крыла самолета скрыла лицо радиста; слепящее бирманское солнце выбелило лицо командира экипажа (он потом скончался от кишечного осложнения); хорошо вышли только лица Уолли и второго пилота; Гомер видел другие его фотографии, получше. Второй пилот каждое Рождество присылал снимки своего растущего семейства; у него было пять или шесть детей и толстушка жена, а сам он год от года худел из-за подхваченной в Бирме амебы, от которой так до конца и не излечился.
А в ванной висела анкета, второй экземпляр, не дошедший до совета попечителей. Многолетнее воздействие пара от горячего душа превратило бумагу анкеты в подобие пергамента, из которого делают настольные абажуры, причем все вопросы по-прежнему хорошо читались и поражали глупостью.
Кровать хозяина была самая высокая в доме (Сениор Уортингтон любил лежа смотреть в окно). Гомер тоже оценил это преимущество. Лежа на ней, он видел бассейн, крышу дома сидра, мог так часами лежать и смотреть в окно.
— Гомер! — опять позвала Кенди. — Смотри, что читает твой сын!
Кенди и Уолли в разговоре с Гомером всегда называли Анджела «твой сын», Анджел называл Гомера «отец» или «папа». Так они и жили все эти пятнадцать лет. Гомер с Анджелом наверху. А Уолли и Кенди внизу в бывшей столовой; трапезничали все вчетвером в большой кухне.
Иногда вечерами, особенно зимой, когда сквозь голые кроны были видны огоньки в окнах чужих домов, Гомер любил перед ужином прокатиться на кадиллаке. Он думал о семьях, сидящих за обеденным столом, — каковы были в них истинные отношения? Жизнь в Сент-Облаке куда более предсказуема. Кто что знает об этих семьях, вместе преломляющих хлеб?
— Мы семья. И это главное, — говорила Кенди Гомеру всякий раз, как ей казалось, что автомобильные прогулки Гомера становятся длиннее.
— Да, у Анджела семья. Действительно, чудесная семья. Согласен, это главное, — кивал Гомер.
Иногда Уолли говорил ей, что он самый счастливый человек на земле. Другой отдал бы обе ноги, только бы быть таким счастливым, как он. После этих слов Кенди долго не засыпала; лежала и думала о Гомере, который тоже не спал. Случалось, оба выходили ночью на кухню, вместе пили молоко с яблочным пирогом. В теплые ночи сидели на краю бассейна, не касаясь друг друга; стороннему наблюдателю поддерживаемая дистанция сказала бы, что они или поссорились (Кенди и Гомер никогда не ссорились) или безразличны друг другу (и безразличны не были). Им самим это напоминало, как они в самом начале сидели на пирсе Рея, когда еще не преступили черту. Часто это воспоминание становилось нестерпимо; они до боли чувствовали, как им не хватает Рея и его пирса (Рей умер, когда Анджел был совсем маленький, и деда не помнил), это портило вечер, и они шли спать каждый к себе, в разные спальни. Полежат, поворочаются и под утро уснут.
Становясь старше (и страдая в отца бессонницей), Анджел не раз видел, как Гомер и Кенди сидят на краю бассейна, его окно тоже выходило на бассейн. Почему это старые друзья никогда не сидят рядом? — недоумевал он. Никаких других вопросов у него не возникало.
Реймонд Кендел умер вскоре после того, как Уолли и Кенди поженились. Взорвалось его хозяйство: садок с омарами, пирс с причалом, катер — все пошло на дно; а два старых драндулета, которые Рей чинил, разъехались в стороны по шоссе ярдов на двадцать пять, как будто в них вдруг заработали двигатели В клубе от взрыва вылетело огромное окно, но случилось это глубокой ночью, бар был закрыт, и никто из собутыльников Сениора не видел, как их «любимая» соринка в глазу, портящая красоту Сердечной Бухты, была буквально сметена с лица земли.
Рей, как известно, собирал торпеду. И хоть был он гениальный механик, наверняка столкнулся в торпеде с чем-то, что было выше его понимания. Потеря родного человека часто рождает в нас запоздалое раскаяние. Кенди сокрушалась, что так и не сказала отцу правду о Гомере и Анджеле. Ее не утешало, что отец, как ей иногда казалось, все и так понимает. Судя по его виду, по молчанию, он ждал, что она доверится ему. Но даже смерть отца не развязала ей язык — она крепко хранила свою тайну.
Все приморское шоссе на юг от Сердечной Бухты и автостоянки до «Дома эскимо и пломбиров Пауэлла» было усеяно после взрыва тушками омаров и их частями. Эрб Фаулер, известный шутник, и тут нашелся, спросил старика Пауэлла, уж не экспериментирует ли он с новой отдушкой для мороженого — омаровой.
Дождавшись, когда Анджелу исполнилось пятнадцать, Эрб Фаулер летом первый раз метнул ему в лоб одну из своих резинок. Анджел слегка обиделся, что его раньше не приобщили к мужскому братству. Его дружка и напарника, крепыша Пита Хайда, Эрб удостоил этой чести двумя годами раньше. Пит был всего на несколько месяцев старше, зато по всем другим статьям явно отставал от Анджела. Дело объяснялось просто: Пит Хайд родился в семье простого работника, а Анджел принадлежал к семье хозяев, хотя и работал в садах наравне со всеми. Но такие истины были пока еще недоступны его разумению.