Правила обмана

Райх Кристофер

Он включил печку. Теплый воздух принес с собой знакомый запах — ваниль и сандаловое дерево. Джонатан машинально посмотрел на пассажирское сиденье. Он ни на секунду не расставался с надеждой. Конечно, на сиденье никого не оказалось, но на мгновение он почти поверил, что Эмма рядом. Он даже почувствовал запах ее волос.

«Я должна кое в чем тебе признаться, — сказала Эмма. — Я читала твою почту».

Август. Воскресное утро. Они поехали в город Саная

на границе Иордании с Ираком. Временное назначение. Всего на три дня — заменить одного из Эмминых коллег, которого сразил аппендицит. Работа необременительная. Простуды. Инфекции. Синяки да ссадины.

Раннее утро, они лежат рядом на скомканных простынях. Через открытое окно в комнату врывается теплый ветерок, муэдзин зовет правоверных на молитву. Наслаждаясь покоем и уединением, они заново открывают для себя прелесть ухаживаний, любовных объятий по утрам, сменяемых дремотной передышкой и новыми объятиями…

Париж забыт. Никаких головных болей. Никаких пустых взглядов.

— Читала мою почту? — спрашивает Джонатан. — Нашла что-нибудь интересное?

— Это ты мне скажи.

— Письмо от моей финской подружки?

— Ты никогда не был в Финляндии.

— Очередной номер «Плейбоя»?

— Не-а, — говорит она и забирается на него. — Журналы с девочками тебя не интересуют.

— Сдаюсь, — говорит Джонатан, проводя руками по ее плечам, груди, чувствуя, как растет возбуждение. — Так что же?

— Даю подсказку: Вуле ву куше авек муа? — Ее произношение ужасно — французский по-пензансски.

— Да мы же только что… По крайней мере мне показалось, что это засчитано.

Эмма нетерпеливо мотает головой:

— Ах, уи, уи. М-м, же тэм. Пепе ле Пью. [32] Манифик…

— Пепе ле Пью? Похоже, я женился на сумасшедшей.

— Non, non, нет! Фромаж. Утка аль оранж. Патиссери.

— Что-то французское? Ты начиталась путеводителя «Мишлен»?

Эмма хлопает в ладоши, ее глаза сияют. Уже теплее.

— Um… Э-м-м… Круа Руж… Жан Кальвин… Фондю, — продолжает она дурачиться.

В голове Джонатана начинает проясняться. Швейцария! Она говорит о письме из Всемирной организации здравоохранения. Короткая записка от его начальства с предложением должности в штаб-квартире в Женеве.

32

Знаменитый персонаж послевоенного американского мультфильма — любвеобильный скунс, разгуливающий по весеннему Парижу в поисках романтических приключений.

— Ах, это…

— «Ах, это»? Ну же! — Она падает на кровать рядом с ним. — Ты не собирался мне говорить? Это же здорово!

— Ты в самом деле так думаешь?

— Давай поедем. Мы свое уже отработали.

— Женева? Это же бумажная работа.

— Это повышение. Возглавишь

антималярийную кампанию на Ближнем Востоке и в Северной Африке.

— Я врач и должен лечить больных.

— Это же не навсегда. К тому же тебе не повредит немного сбавить темп.

— Женева — это не смена темпа. Это смена профессии.

— Ты просто научишься видеть свою работу с другой стороны, вот и все. Подумай об этом. И еще, ты классно смотришься в костюме. Я бы даже рискнула сказать — сногсшибательно.

— Ага, это точно про меня. Эдак ты заставишь меня вступить в загородный клуб и играть в гольф.

— А врачи разве не любят гольф?

Джонатан серьезно смотрит на нее. Он понимает, что этот разговор неспроста…

Эмма опирается на локти.

— Есть еще одна причина.

— Какая?

— Я хочу уехать. Ужасно устала от всего этого. Я хочу обедать в ресторанах на белых скатертях. Хочу пить вино из чистых бокалов. Хочу носить платья и красить губы. Неужели это так дико звучит?

— Ты — и платья? Это невозможно. — Джонатан сбрасывает простыню и встает с постели. Он не хочет продолжать этот разговор. Ни сейчас, ни в другое время. — Прости, я не занимаюсь административной работой.

— Ну, пожалуйста, — уговаривает его Эмма. — Подумай.

Он оборачивается и смотрит на жену, лежащую в ворохе смятого постельного белья. От ветра и солнца кожа ее лица огрубела, огненные волосы из шелковистых, ухоженных превратились сначала в вечно спутанные, а теперь и вовсе какие-то безжизненные. Порез на подбородке слишком долго не заживает.

Подумай…

В Женеве у них будет много вот таких дней. Будет время для отдыха. И время не только для того, чтобы заводить разговоры о семье, но и что-то делать. Ну и, конечно, горы. Шамони — два часа езды на север. Бернер-Оберланд — два часа на восток, а Доломиты — на юг.

— Может быть, — говорит он, отдергивая штору и вглядываясь в гнетущий пустынный пейзаж. — Но ничего не обещаю.

Народ собирается у мечети на утреннюю молитву. Мужчины приветствуют друг друга на арабский манер — поцелуем в обе щеки.

— Ты встаешь? — спрашивает он. — Хочешь, принесу тебе завтрак?

И тут он видит машину, там, где ее совсем не должно быть: белый седан бешено несется по пустыне, вздымая тучи песка. За ветровым стеклом маячат два силуэта.

— Уходите, — кричит он в толпу, но его голос звучит, как шепот. — Уходите с дороги! Быстро!

Он беспомощно смотрит, как автомобиль, разметывая тела, врезается в толпу. Крики. Выстрелы. Машина врезается в стену мечети, на крышу сыплются кирпичи и штукатурка. Мгновение тишины. Он считает…

Вспышка.

Такая яркая, что глазам становится безумно больно.

Через четверть секунды доходит звук. Громовой удар обрушивается на барабанные перепонки так, что Джонатан вздрагивает. Три взрыва один за другим.