Правильный попаданец
Шрифт:
Внешне картонка выглядела чин чинарём – и печати и подписи, всё на месте.
– Хорошо, - кивнул я. – Вы искали Быстрова – это я. По какому вопросу?
– Товарищ Быстров, прошу одеваться и следовать за мной, - подчёркнуто сурово, но при этом без лишней грубости сказал чекист.
– Я что – задержан или арестован?
– Пройдёмте со мной, там вам всё скажут, - продолжил гнуть свою линию чекист.
– Входите, - сказал я. – Мне нужно минут пять, чтобы привести себя в порядок.
– Пять минут терпит, - милостиво разрешил
Гимнастёрка и штаны уже провоняли потом. Я открыл шкаф (скрип стоял на весь коридор), пробежался взглядом по гардеробу. М-да, как всё запущено.
У меня в прошлой жизни тоже нарядов было раз-два и обчёлся, но тут дело просто швах. Хотя чего можно ожидать от сотрудника уголовного розыска в эти голодные и тяжёлые годы.
Второй комплект нательного белья, прибережённый для бани, - уже хорошо. Косоворотка с заплатками на локтях – мягко говоря, не новая, но хотя бы не пахнет. Есть ещё кавалерийские галифе.
– На улице прохладно, накиньте ещё что-нибудь сверху, - посоветовал чекист.
Надо же какие мы заботливые.
В шкафчике на плечиках висел серый пиджачок. И то хлеб.
Я надел его и понял, что размерчик явно не мой. То ли с чужого плеча, то ли Быстров сильно похудел – учитывая горячку его жизни, весьма вероятно.
Наверное, пиджак надо перешить – я понял, что угроза набрать лишний вес передо мной не стоит.
Сполоснул лицо, пополоскал водой рот, запер комнату, положил ключик под коврик, не сумел сдержать зевок (эх, кофейку бы) и потопал за чекистом.
На выходе из общаги переминался с ноги на ногу, не менее заспанный чем я, сторож – его из-за меня тоже подняли ни свет ни заря.
Он выпустил нас с чекистом и закрыл за нами дверь. Мне стало завидно: сторож как белый человек снова пойдёт на боковую, а меня тащат на местную «Лубянку», а когда выйду и выйду ли вообще – неизвестно.
Хотя… если бы собирались взять в оборот, действовали бы по-другому. Значит, тут что-то другое.
У общаги стояла пролётка – я слышал чекисты обложили местных извозчиков чем-то вроде налога, и теперь ежедневно в порядке очереди у ГПУ дежурили сразу несколько экипажей. Кстати, не самая плохая идея, а то своих средств передвижения у нас в губрозыске кот наплакал, а от наших талонов кучера шарахаются.
– Сколько сейчас времени? – спросил я чекиста, когда мы сели в пролётку, и та тронулась.
Тот вынул из кармана брюк луковицу часов на цепочке, щёлкнул крышкой и посмотрел на циферблат.
– Пятнадцать минут второго.
Если не запрут в камеру, значит, будет время хоть чуток поспать перед работой, прикинул я.
В ГПУ меня не стали мариновать, сразу повели к кабинету, в котором, если верить табличке, находился начальник губернского отдела. И, судя по свету, пробивавшемуся сквозь щели дверного проёма, он не спал.
Сердце ёкнуло. Раз мы туда целенаправленно шли, значит, предстояла встреча с товарищем Кравченко, который, как говорил Смушко и вряд ли сгущал при этом краски, будет испытывать ко мне далеко не самые дружеские чувства.
Начальник губотдела ГПУ оказался человеком жилистым и подтянутым.
До моего прихода она сидел, склонив бритую под Котовского голову, над открытой пухлой папкой, доверху набитой исписанными бумагами.
– Товарищ Кравченко, доставил по вашему поручению товарища Быстрова, - почтительно сказал сопровождавший меня чекист.
– Молодец, свободен, - кивнул ему Кравченко.
Затем он посмотрел на меня.
– Товарищ Быстров, извините, что выдернул вас в такое время, но тут ничего не попишешь – дела.
– Ничего страшного, товарищ Кравченко. Мы с вами одно дело делаем.
– Это вы правильно заметили – одно дело. Проходите.
Мы обменялись рукопожатиями и сели друг напротив друга.
– Раз уже поднял вас в такое время, позволю себе хоть немного загладить вину, - улыбнулся Кравченко. – Чай будете?
– Не откажусь.
Нам принесли по кружке дымящегося чая и поставили блюдце с колотым сахаром – точь в точь таким, какой очень любили мои бабушка с дедушкой. Они всегда пили чай вприкуску и ненавидели рафинад. Очень переживали, когда твёрдый как камень сахар не удавалось найти в магазинах.
Немного подумав, Кравченко извлёк из недр стола и высыпал на блюдце несколько баранок.
Я куснул одну – по твёрдости она не уступала сахару, зубы сломать можно.
Но, какой нормальный опер не любит поесть на халяву. Кстати, был я в Питерском зоологическом, видел там высушенное чучело этой самой рыбы – халява.
Пару минут мы молча пили чай, думая о своём. При этом Кравченко ни на секунду не отводил с меня взора пристальных глаз – наверное, изучал.
Мне даже стало слегка неудобно: глядят как на девицу на выданье. Оно, конечно, за смотр денег не берут, но так ведь и дырку во мне просверлить можно.
Картина «Ленин и печник». Вернусь в губрозыск, спросят – где был, отвечу: «да у Кравченко за чаем засиделся».
Допив, отставил кружку в сторону.
– Благодарю за чай. В самый раз было. Только вы ведь меня к себе посреди ночи не для того, чтобы чаи гонять, пригласили? – Я намеренно акцентировал ударение на последнем слове.
Именно пригласили и никаких гвоздей!
– Ваша правда, товарищ Быстров. Вот вы сразу, как вошли, верно подметили – одно дело делаем: давим контрреволюционную гниду во всех её проявлениях. Только заниматься этим необходимо со строгим соблюдением закона, не так ли?
– Всё так, товарищ Кравченко.
– Это прекрасно, что мы с вами понимаем важность соблюдения законности и не подменяем закон революционной целесообразностью, - откинулся на спинке стула начальник губотдела ГПУ. – Вот только факты свидетельствуют, что порой слова расходятся с делами, а это плохо, товарищ Быстров. Мы должны калёным железам выжигать в наших рядах тех, кто не стоит на твёрдых позициях правопорядка.