Право на поединок
Шрифт:
В Петербурге Николай прежде всего сделал благородный жест, демонстрирующий его объективность. Князь Николай Григорьевич определен был в Государственный совет, никакой реальной роли уже не игравший.
Зная, что Репнин на пороге разорения, император и тут оказал ему демонстративное снисхождение и разрешил рассрочить долг заемному банку на три года.
Левашев между тем искал в Малороссии какие-либо упущения служебные князя Николая Григорьевича.
В тридцать пятом году Репнину предъявлено было обвинение в растрате двухсот тысяч казенных денег и начато следствие.
Следствие шло
Но дело оказалось сделано. Тень на чистейшую репутацию Репнина легла, ибо о следствии знали многие…
Имущественные дела князя запутывались все более и более. Это было страшно и потому, что его разорение разоряло и семью сосланного брата.
В тридцать пятом году он адресовался к министру финансов Канкрину, сообщая о делах своих, «пришедших в расстройство от общих несчастий, коих мы ни предвидеть, ни отвратить не имели совершенно никаких средств».
Трехгодичная отсрочка платежей приходила к концу, а наличных сумм не было. Князь решился на крайность. Он обратился за помощью к правительству. И получил следующий ответ от министра финансов:
«Милостивый государь
князь Николай Григорьевич!
Комитет г.г. министров по выслушании представления моего касательно испрашиваемого Вашим Сиятельством учреждения особой комиссии для уплаты частных долгов Ваших нашел, что учреждение на изложенном Вами, милостивый государь, основании особой комиссии в существе своем было бы не что иное, как род попечительства, но как Ваше сиятельство в просьбе своей положительно о том не объясняете, то комитет представил мне снестись о том с Вами, милостивый государь, и буде Ваше сиятельство на учреждение над имением Вашим попечительства по общим правилам согласны, то по взаимному с г. министром юстиции соглашению внести проект указа о том в комитет на дальнейшее рассмотрение».
Отчаявшийся самостоятельно поправить свое положение Репнин просил об учреждении опеки. Опека была учреждена. Но, пока суд да дело, кредиторы требовали свое, а денег не было.
В то самое время, когда шел скандал вокруг «Лукулла», финансовый кризис достиг особой остроты. Исчерпав собственные возможности, князь в конце концов вынужден был просить о ссуде.
Первый раз он обращался к правительству с такой просьбой еще летом прошлого года. Решение тогда отложили. Весной тридцать шестого он скрепя сердце просьбу повторил. И получил ответ от Канкрина:
«Милостивый государь
князь Николай Григорьевич!
По всеподданнейшему прошению Вашего сиятельства о выдаче до учреждения попечительства в ссуду 300 т. р. для удовлетворения по семейным обязанностям разных долгов, не облеченных в законную силу формою обязательств, его императорское величество по докладу моему о сем в день 14 июня 1835 года высочайше повелеть соизволил представить вновь, когда будет учреждено попечительство и получено донесение оного о положении дел Вашего сиятельства…
Как из полученного ныне от сего попечительства отзыва между прочим оказалось, что частные долги,
Государь император по докладу моему о том в 18 день сего апреля высочайше отозваться изволил, что за таковым донесением попечительства его величество считает неудобным согласиться на новую ссуду».
Для Николая он был из той подозрительной породы вельмож, что потворствовали мятежному духу прошлого царствования. Благодетельствовать его резону не имелось. Для Николая он был братом Сергея Волконского, и оттого происходил настойчивый императорский интерес: на что же будет тратить государственную ссуду князь Репнин? Какие это таинственные «не облеченные в законную силу формою обязательств долги» собирается он отдавать? Не без оснований Николай подозревал, что по крайней мере часть из них пойдет на нужды государственного преступника… В этом и было главное «неудобство».
Но близость разорения, необходимость унижаться перед правительством были не единственными тяжкими обстоятельствами для князя Николая Григорьевича в тридцать шестом году. Обвинения в растрате из настойчивых слухов превратились в официальное обвинение. Началось следствие. К своему изумлению и ярости, Репнин оказался если не под домашним, то под городским арестом.
«Милостивый государь
граф Александр Христофорович!
Сколь скоро мое присутствие в С.-Петербурге не будет уже нужно попечительству, высочайше учрежденному по делам моим и жены моей, я полагаю уехать отсюда в Малороссию и жить там: или в имении жены моей, или в деревне двоюродной сестры ее, Елизаветы Ивановны Лизогубовой, урожденной графини Гудовичевой, о чем обязанностию считаю довести до сведения Вашего сиятельства».
Князь Николай Григорьевич пытался вести себя привычным образом — так, как вел он себя, будучи в силе и славе. Он ставил власть в известность, что Петербург ему надоел, и он уезжает. И, как воспитанный человек, извещает об этом правительство.
Эти люди пытались заслониться своим прошлым значением, сжав зубы, делали вид, что они — прежние. Так, Вяземский ставил правительству условия для возвращения на службу, показывая этим, что сознает себя человеком нужным, значительным, в коем власть заинтересована. Ему без обиняков объяснили, что он никому не нужен и может быть принят в службу только из снисхождения и без всяких с его стороны условий…
Условия диктовала новая власть.
И Бенкендорф деловито дал понять Репнину, что сейчас не только не шестнадцатый, но даже и не тридцать первый год. Он ответил князю кратко и почти грубо:
«Милостивый государь
князь Николай Григорьевич!
Письмо Вашего сиятельства… я имел счастие докладывать государю императору, и его величество высочайше повелеть изволил уведомить Вас, милостивый государь, что Вы можете отъехать в Малороссию не иначе как в то только время, когда производство следственного над Вами дела уже не будет служить препятствием к Вашему отъезду».