Право на защиту
Шрифт:
— Какие есть,— хмуро отозвался Виригин.
— С другими как-то поговорить можно, компромисс найти. Да и с этими, думаю, можно. Если бы ты в молчанку не играл...
— Я к своим больше не поеду,— решительно заявил Максим.
Адвокат заглушил двигатель, внимательно и серьезно посмотрел на партнера:
— А я на тебя рассчитывал.
— Так ты меня за связи мои работать позвал, что ли? — начал закипать Максим.
— Нет, Максим. Не за связи. Не только за связи,— Мыльников сделал ударение на «не только».— За опыт, за смелость, за знания,
Мыльников смотрел в глаза. Виригин выдержал взгляд. Ответил, подумав:
— Боря, у меня в системе знакомых хватает. И цену неформальных контактов я понимаю. Но с этими мужиками, Борь, я столько лет в одном кабинете и в засадах...
— Ладно. Понимаю,— вздохнул Мыльников.— Тогда к следаку едем... Через офис: пиджак твой возьмем, мою печатку... О, и портфель новый!
Вспомнив о портфеле, Мыльников повеселел.
Когда вышли из зала суда, на улице шел дождь. Притормозили под навесом. Теплый дождь. Так называемый «слепой»: солнце даже не дало себе труда скрыться за облаками, светило сквозь струи. И вода искрилась на солнце. Летний сад — напротив, через Фонтанку, руку вроде бы протяни — таял в серебристой туманной дымке, напоминая сказочный лес.
Такие вещи от настроения зависят, а настроение у всех было хорошее, особенно у матери и сына Черемыкиных. Костя прижимал к груди рюкзак с вещами — все же собрали с собой на суд. Мало ли... Не пригодилось. К счастью.
— Видите, всё, как и обещал,— самодовольно произнес Мыльников.— Два года условно.
Мыльников достал из пачки сигарету, похлопал себя по карманам. Костя поднес ему пистолет-зажигалку.. Виригин неодобрительно покосился на игрушку. Таким пистолетиком запросто пугнуть можно, как настоящим.
— Спасибо вам, Борис Авдеевич,— прижала руку к сердцу Черемыкина.
— Да что вы, что вы... — засмущался Мыльников,— это моя работа... А ты что, Константин? Поумнеешь теперь?
— Мне хватило... — отозвался Костя. Он и впрямь собирался поумнеть. «Травку» курить, во всяком случае, точно не будет. Ему и не нравилась особо анаша, он к пиву привык. Так курил, за компанию...
— На фабрику к себе его устрою,— сказала Черемыкина.— Пусть узнает, почем фунт изюма...
— Вот это правильно! Матери помогать надо,— назидательно изрек Мыльников.— Только на отметку в инспекцию ходи, не пропускай, а то снова дело возбудить могут. Милицию не зли лишний раз. И от своего приятеля Ромы подальше держись.
— Ой, Борис Авдеевич, я прослежу... — закивала Черемыкина.
— Может, вас до метро подбросить? — расплылся в улыбке адвокат.— Дождь все-таки...
— Нет-нет, мы пешочком пройдемся. В Пантелеймоновскую вот заглянем, свечки за ваше здравие поставим, Борис Авдеевич... И за ваше, Максим Павлович...
— Тогда всего доброго,— попрощался Мыльников.
А Виригину стало не по себе. Раздели людей, а они еще свечки за них пойдут ставить... Заговаривать об этом с Борисом было бесполезно. Но тот вдруг сам заговорил.
— Смотри-ка, Максим, в церковь люди пошли... Хорошее ведь дело. Счастливы они сейчас, Максим. По-настоящему счастливы. А почему? А потому что далась им победа серьезной ценой. Большими, по их меркам, деньгами. А получи Костик свои два условно бесплатно, были бы они сейчас так по-настоящему, полнокровно счастливы?.. Нет, Максим. Забыли бы к вечеру. Так что,— совеем уж неожиданно закончил адвокат,— наша работа имеет и метафизический смысл!
Виригин промолчал.
К вечеру Костя о счастье своем, конечно, еще не забыл. И мысли у него были вполне «метафизические» — философские, то есть. Он сидел за тем же столом, что и вчера.
И внешне ничего не изменилось. Тот же стол, та же скатерть. Чашки с синим орнаментом.
А на самом деле — как будто целая жизнь прошла.
Пронесло, надо же. Повезло. Повезло Косте Черемыкину. Надо, наверное, что-то доброе в ответ сделать. На работу устроиться. Матери помочь. А то она ишачит — зарабатывает, а он... И почему это раньше ему не было стыдно за свое тунеядство?
Мать стояла в коридоре и подкрашивала губы. Вид у нее был уставший.
— Ты куда, ма? — спросил Костя.
Костя вдруг осознал, что на самом-то деле очень любит мать.
— К соседу, Ивану Тимофеичу,— ответила Черемыкина.— Я ненадолго.
— А чего ты к нему все разгуливаешь-то?
— По дому ему помогаю, уборку делаю. Жена его в санатории.
— Он что, сам не может?— нахмурился Костя. Этот толстяк никогда ему не нравился, а тут еще на днях встретил на лестнице и как-то неприятно похлопал по щеке. Как Гитлер немецкого пионера в фильме «Семнадцать мгновений весны».
— Мужики — они беспомощные,— пояснила мать.— У него там вещей полно, а пыли... Жуть как много!
— Что-то ты темнишь,— с недоверием сказал Костя.
— Чего мне темнить? — Мать пожала плечами.
— Ладно, тогда я с тобой.
— Зачем?
— Убраться помогу.
— Не вздумай! — воскликнула Черемыкина.
— А чего такого? — спросил Костя.— Пошли. Быстрее управимся.
— Да ты и не умеешь ничего... — Черемыкина села на стул в коридоре.— Нет, с тобой не пойду.
— Тогда объясни. Что-то тут не так...
Черемыкина задумалась. Сказала нерешительно:
— Сосед мне денег одолжил. На адвоката. На судью, то есть, через адвоката. Чтоб тебе условно дали.
— Так я и думал. Сколько?
— Две тысячи долларов.
— Ничего себе! — изумился Костя. Ну и делов он наделал. Две тысячи баксов... Что ж, теперь это его долг. Он на свободе, руки-ноги-голова на месте. Должен справиться.
— Теперь понял, сынок? — встала Черемыкина.
Воцарилось напряженное молчание. Мать и сын стояли в полутемном коридоре, глядя друг на друга.
Костя первым отвел взгляд. Увидел рюкзак с «тюремными» вещами, который так и лежал под дверью.
Черемыкина открыла дверь и вышла из квартиры.