Право выбора
Шрифт:
Мы шли медленно. Снова сияли звезды над тайгой. Я взял ладонь Кати, но она, кажется, не заметила этого. Мне было с ней хорошо и немного тревожно. Как в далеком детстве, мы снова брели по тайге, держась за руки. Тогда через каждый ручеек я переносил ее на руках, а она доверчиво обвивала мою шею.
— А скажите, там, в Москве, звезды такие же крупные, как здесь? — неожиданно спросила она.
— Нет, там звезды совсем другие. Люди редко их замечают. Слишком много огней… Замечают только поэты.
— Я, наверное, родилась поэтом: всегда замечаю звезды. Правда, за всю жизнь не сочинила ни
Глаза лукаво щурились, нижняя губа дрожала от сдерживаемого смеха. Катя явно поддразнивала меня, стремилась поставить в затруднительное положение. Было что-то вкрадчивое в ее голосе, поощряющее. Давно ли она с жаром опровергала функциональную структуру, полемизировала с Дементьевым, говорила недоступные моему разумению вещи, а сейчас это была просто молодая, сознающая свою красоту женщина, не лишенная тонкого кокетства. Я не принял вызова. Только усмехнулся. Было время, я носил тебя на руках, умная Катя. А теперь ты вздумала подшучивать надо мной. Почему не заходил? Потому и не заходил, что очень хотелось зайти. Мы слишком стали изощренными и утратили простоту отношений. И не все можно объяснить двумя-тремя словами, а заговори я о другом, о том, что потревожило сердце, — будто вошла туда с болью заноза, — ты же первая посмеешься надо мной…
По-видимому, Катя что-то подметила на моем лице, потому что высвободила руку и спросила уже серьезно:
— Вы еще не ходили к Кондуй-озеру?
— Нет, не ходил. Собираюсь в воскресенье… Исхоженные тропы… А сейчас, наверное, и дорогу не сразу найду.
— А знаете, пойдемте вместе!
Я смущенно молчал.
— Не хотите?
— Отчего же? Просто не верится, что вы не раздумаете до воскресенья. И кроме того…
— Не будем осложнять наших простых дружеских отношений. У нас нет оснований прятаться от людей. Мне хочется вздохнуть полной грудью. Имею я на это право или нет?..
— Приказывайте, повелительница!
Катя погрозила пальцем, и мы расстались.
13
Мы пришли в забой за полчаса до смены.
— Что это вас принесло спозаранку? — вытаращил глаза сменный машинист Пудиков.
— А то, что машину сдаете не в порядке. Вот что! Да и копаетесь во время смены, как жуки навозные.
— Это мы-то жуки навозные? — вспылил Пудиков. — Вы на себя лучше поглядите! Недоноски чертовы…
Он стоял малиновый, как сталь с накала, вытирал паклей руки. Желтые остановившиеся глаза смотрели с недоумением.
— А прошлый раз кто наехал на камень и гусеницу сломал? — продолжал Пудиков сварливо. — Кто шестерню «ЗЕТ-33» из строя вывел? Тоже мне выискался критикан…
— Ты не кипятись, как холодный самовар, — спокойно ответил Бакаев. — Пришли помочь.
— А идите вы к такой-то бабане с вашей помощью! Вам самим помогать нужно. Обойдемся и без вас. Тоже мне помощники выискались!
— Ну, чумной! — возмутился Бакаев. — Да все бригады так делают. Положено так. Раньше каждый за себя делал, а теперь все вместе. На общем собрании не был, что ли?
Смену мы все-таки приняли на час раньше. Подтянули болтовые и пальцевые крепления узлов, проверили состояние зубчатых передач и подшипников, чистоту масла в смазочных системах. Не стали ждать, пока подадут состав, а решили заняться сортировкой взорванной породы.
— Опять негабариту навалили, мерзавцы! Туды их мать!.. — ругался наш бригадир по адресу бурильщиков и взрывников. — Хоть кол на голове теши…
Он явно нервничал.
В это время подкатили думпкары. Началась погрузка. Бакаев, по-видимому, решил «показать класс»: мы, мол, не хуже паранинцев, — работал с упоением, не задерживался ни на секунду. Резкий рывок — и лавина руды с грохотом обрушивается в самый центр думпкара. Вновь разворот стрелы — ковш ложится у основания забоя, захватывает стальными клыками красно-бурые куски. Скрежет, глухое урчание… Да, Тимофей Сидорович был в ударе. Все шло прямо по-паранински: вначале механизм копания Бакаев включил на полную скорость и положение рукоятки командоконтроллера подъема не менял до конца, регулируя работу только механизмом капора. Он явно стремился «показать темп».
Конфуз произошел по моей вине. Я следил за механизмами. Вдруг раздалось резкое дребезжание. Попытался определить, что бы это значило, но так и не додумался. Попробовал остановить экскаватор. Показалось искаженное злобой лицо бригадира:
— Чего стряслось?
— Дребезжит.
— У… Чурбан с глазами! Полумуфта подъемного мотора!..
Я бросился к полумуфте. Так и есть: отвернулась гайка! И пока я возился с гайкой, стоял состав, а Бакаев сыпал на мою голову проклятия.
После смены подвели итоги и приуныли. До красного вымпела было далеко, едва-едва перекрыли сменную норму.
Бакаев накинулся на меня:
— Нечего сказать, помощничек! Языком трепать умеешь, а толку — как от козла молока. Влепить бы тебе эту гайку в соответствующее место!
— Зря горячитесь, Тимофей Сидорович, — пытался я образумить его, — дело вовсе не в гайке. Просто мы еще не умеем использовать силу инерции и на этом теряем много времени.
— Инерция, инерция… Плевал я на твою инерцию!
— Напрасно. Вы думаете, что чем быстрее движется стрела, тем лучше. А на поверку выходит не так. Посудите сами: вы разгоняете стрелу, а перед самым думпкаром включаете торможение. Однако сила инерции толкает стрелу дальше, вам приходится ее возвращать. Вот тут-то и выходит непроизводительная трата.
— Хватит комиссара из себя корчить! Поболее твоего работаем и знаем, что к чему. Нахватался у Паранина словечек, а сам гайку как следует привернуть не можешь.
Я пожал плечами и ничего не ответил. Несмотря на нашу первую неудачу, на сердце было хорошо. Сердиться на Бакаева за резкие слова не имело смысла. Он жаждал немедленной победы, а все получилось не так, и машинист был раздосадован. «Утереть нос» не удалось. Но все-таки мы сдвинулись с мертвой точки, Бакаев стал понимать кое-что. Уже одно это могло настроить на веселый лад. Работал человек по старинке, как и многие другие, выполнял сменную норму, был доволен. А теперь в его простую, открытую душу вселилось беспокойство, и обед покажется ему сегодня безвкусным.