Право выбора
Шрифт:
— Отчего не проведаешь стариков? Ульяна Никифоровна и то уж спрашивала. Заходи как-нибудь по-простецки, чайку попьем…
(То-то удивится Бакаев, когда узнает, что сам начальник рудника пригласил меня на чай!)
— Екатерина говорила, что опять машинистом стать хочешь. А я вначале думал, что ты, как та залетная птаха, покружишься и упорхнешь. Теперь вижу, что всерьез решил здесь обосноваться. Что ж, рад. Вместе ведь начинали дело… Смысл в конечном итоге не в должности, а в стремлении человека. Должность — дело наживное.
По-видимому, прознав, что я собираюсь остаться
— Приду, приду на экзамены, — пообещал он, — замолвлю словечко.
Я поблагодарил и подумал, что теперь уж хочешь не хочешь, а придется день и ночь зубрить инструкции, дабы не осрамиться навеки. Да, я преуспевал, и будущее рисовалось в самых радужных красках. Машинист экскаватора — это лишь первая ступенька. С моей энергией и умом я смогу добиться многого. И все лишь для того, чтобы заслужить ее похвалу, ласковое слово. Она сможет убедиться, что не ошиблась во мне.
После нашей прогулки к озеру я все дни находился в каком-то угаре. Верилось в невозможное. Я был влюблен в весь мир, сделался даже глупо сентиментальным, брал в библиотеке стихи и твердил их наизусть: надеялся, что «разговор о звездах» еще будет продолжен.
Катя… Она безраздельно завладела моими мыслями. Что бы там ни было после, мы с ней целый день провели один на один, говорили о сокровенных вещах, она прикасалась рукой к моей щеке. Ночами я долго лежал с открытыми глазами и рисовал картину за картиной. То представлялась сверкающая водяная гладь, обрывистые берега, утлая лодчонка и раскрасневшаяся женщина на корме, такая близкая, доступная; то я видел широкое звездное небо, заново ощущал жар ладони Кати, — а в ушах звенели слова, проникновенные, волнующие:
Я для тебя у звезд просил весны нетленной, Я у твоих очей просил любви для нас…Язык поэзии понятен только влюбленным. Поэзия живет рядом с нами: она бредет с экспедицией, пробирающейся по краю планеты, она живет в реве шторма в океане, она притаилась в безмолвном царстве нашей необъятной замшелой тайги.
Кончилось дело тем, что в день получки я купил в рудничном магазине костюм, белую рубашку и галстук. На туфли денег не хватило, но Бакаев, скрепя сердце и поверив в мое блистательное будущее, развязал заветный узелок и выложил пятьсот рублей.
— Возьми. Теперь ходить вахлаком вроде как бы и неудобно. Камчадал тобой интересовался…
И когда я примерил покупки, он сказал:
— А ты в самом деле, черт тебя дери, ничего. Вот что значит одежа!
По утрам я возобновил свои прогулки по окрестностям. Все надеялся: авось встречу Катю! Это будет как бы случайная встреча, и Катя поймет, что у меня есть свои благородные привычки. Для элегантности я даже обзавелся тростью, или, попросту говоря, суковатой палкой с набалдашником. Палка служила еще и для другой цели: за последнее время рудничные собаки стала проявлять интерес к окружающей жизни, и однажды два здоровенных пса загнали меня в ручей. В тот раз удалось отбиться камнями.
Было свежее росистое утро, когда я вышел из барака и углубился в чащу. Шел и радовался всему. Над сосновым бором разгоралось малиновое пламя. Оно захватывало все большие и большие пространства. И вот вспыхнула, засветилась каждая сосенка, каждая лиственница. Синевато-серая гладкая кора пихт порозовела. Мягкая мгла заволокла деревья и верхушки сопок. Перебежал дорогу полосатый черно-желтый бурундучок, и уже через секунду его пушистый хвост замелькал среди ветвей. Вымахнула из-за морщинистого обомшелого камня огромная молчаливая птица, растаяла в сизом сумраке таежной глубины.
Я невольно вздрогнул, услышав хруст сухих веток. Обернулся: на тропе стояла Настя, жена Киприяна.
— С добрым утром, кавалер! — сказала она негромко.
Настя прерывисто дышала, высоко вздымались ее груди, выпирающие из-под желтого сарафана. Озорные глаза блестели.
— Ты чего здесь? — удивился я.
— Прогуливаемся. Кипря спит, а молодой жене не спится. Решила подышать свежим воздухом. А тут, вижу, знакомый; дай, думаю, подойду — погуляем вместе. Не все тебе с Катькой по лесу шляться; сегодня мой черед!
— Иди, бес, своей дорогой. А то еще кто увидит — скандалу не оберешься…
— С Ярцевой-то не побоялся давесь у всех на виду пройтись, а она тоже не разведенная. Если хочешь знать, я тебя ведь третье утро подкарауливаю. Да все как-то не удавалось напасть на след. А вот сегодня подвезло.
Я видел ее вздрагивающие розовые ноздри, расширенные зрачки, оголенные круглые руки и понимал, что Настя говорит правду. Слова она произносила вкрадчиво, почти шепотом, все наступала и наступала на меня. Нет, она не шутила и пришла сюда с определенной целью. Красивая, бесстыдная, она, по-видимому, даже не допускала мысли, что я могу отвергнуть ее. И когда она прикоснулась к моей руке, меня обдало жаром. Она сжала горячими ладонями мое лицо и впилась губами в мои губы.
Не знаю, что произошло бы дальше, случись все это до нашей вылазки с Катей на Кондуй-озеро, но сейчас я мигом отрезвел, оттолкнул Настю.
— Ты что, сдурела? Уходи сейчас же!
Голос мой дрожал.
— Ах, ты так?!
— Что так?
— Только с Катькой можешь?..
— Ты с ума сошла…
Она бросила на меня взгляд, полный ненависти, прошипела с брызнувшей злобой:
— Запомни мое слово: все равно не быть вам с Катькой вместе. Тогда я тебя уступила, а теперь не уступлю. Еще придешь ко мне, в ножках валяться будешь, да только…
Где-то совсем близко послышалась песенка: я узнал голос Юрки. Нас разделяли, может быть, высокие заросли жимолости. Настя прошептала что-то и метнулась в кусты. Я стоял на тропе взбудораженный до крайности и все не мог опомниться.
Юрка вышел на тропу, заметил меня:
— А, это вы!
Его глаза расширились от удивления:
— Вы один?
— Как видишь.
— Чертовщина какая-то! Послышалось, будто разговаривают.
— Это я читал стихи.
— Стихи? Вы читали стихи? Вот никогда не поверил бы!..