Право выбора
Шрифт:
На перевале меня ждала Катя Ярцева. Она стояла, прислонившись к стволу высохшей сосны, руки были безвольно опущены, на глазах блестели слезы. Тоненькая смуглая девушка в коротком ситцевом платьице. Да, синее платье в горошину… Ветер рвал подол. Трепыхался конец голубой косынки.
Катя метнулась ко мне, хотела обнять за шею, но я легонько отстранил девушку. Нет, я не хотел больше с ней встречаться и разговаривать после того позорного случая…
Все началось вот с чего: нежданно-негаданно я прославился. Каждый раз почтальон приносил пачки писем от совсем незнакомых людей. На руднике я стал первым парнем. И если раньше рудничные девчата заглядывались на рослого синеглазого Киприяна, взрывника,
Только Катя Ярцева не смогла смириться с этим: ведь еще с детства мы дружили с ней, делились самым заветным. Когда моего отца придавило на лесоразработках огромной пихтой, а мать умерла от тифа, старый Иннокентий, отец Кати, приютил меня в своей охотничьей избушке. Мы с Катей росли как брат и сестра, спали на сдвинутых лавках. Рябковали по осенней мокряди. С покрова начинался сезон белковья, и Иннокентий всегда брал нас, детей, с собой в тайгу. Он даже подарил мне старинное нарезное ружье с граненым стволом. Спереди к ружью были приделаны сошки. Катя вела хозяйство, чинила наши меховые пимы и белье. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я ушел из дому на курсы экскаваторщиков, а позже вернулся на рудник.
Катя меня любила, но я не принимал ее любовь всерьез. Мне даже в голову не приходило, что она считает меня своим женихом, страдает, когда я заговариваю с другими девушками. Кончилось тем, что она приревновала меня к Насте Куржей. Она на каждом шагу преследовала эту девушку, грозила ей. А я даже не подозревал ничего.
Скандал произошел на торжественном вечере: чествовали экскаваторщика Терюшина Аркадия Андреевича, с семьей которого я сдружился за последнее время. Аркадий Андреевич и тетя Анюта, в отличие от других, жили в землянке, и здесь часто собиралась молодежь. Прифрантившись, в веселом настроении подходил я к землянке. И вдруг услышал перебранку, крики. Дверь распахнулась — мимо пронеслась Настя в изодранной белой кофточке. Киприян и Костя Глущаков удерживали Катю, которая норовила вырваться. Волосы на ее голове были всклокочены, глаза горели диким огнем.
— Ну отличилась Катька-стерва! — сказал в сердцах Киприян. — Всю обедню нам испортила. Осрамила Наську при всем честном народе. А все из-за тебя, рыжий пес!..
Я сразу понял все. В сердце закипела злость на Катю. Я возненавидел ее в тот вечер, возненавидел, как думалось, навсегда. Какое она имела право вмешиваться в мои дела? Надоедливая девчонка… Если бы можно было поколотить ее, как в детстве!.. С тех пор я перестал заходить в избушку Иннокентия, а когда встречал Катю, то отворачивался.
Недели две экскаваторщики потешались надо мной, а я ходил будто оплеванный. О прежних отношениях с Настей Куржей не могло быть и речи: она стала сторониться меня.
И вот после этого Катя пришла на перевал. Она ничего не говорила, ни в чем не упрекала, но в ее заплаканных глазах была беспредельная тоска. Но какое мне было дело до ее горя? Я шел в большую неведомую жизнь, и в той жизни не было места этой простой таежной девушке в синеньком ситцевом платьице.
Отстранив Катю, я быстро зашагал к полустанку. Но она догнала меня, сунула в руку какой-то предмет: я повертел перед носом голубовато-серый кусочек железа, и, должно быть, на моем лице отразилось недоумение — это была «железная роза», редкая находка, необычайный кристалл, напоминающий цветок. Где Катя подобрала его? Она вообще любила собирать пестрые камни, бурые железняки с красивой побежалостью, яркой, как павлинье перо, железные цветы арагонита, белоснежные, на вид очень хрупкие. Такими камнями был завален весь угол в избушке.
— Возьми на память о руднике, — сказала Катя, и голос ее задрожал.
Сувениры, глупая сентиментальность… К чему все это? Она все еще осталась ребенком, так ничего и не поняла. Как будто мы по-прежнему играем в красивые камешки. Можно было вернуть этот нелепый подарок или забросить его в траву, но что-то удержало меня: я сунул «железную розу» в карман.
И лишь в Москве, много лет спустя, в минуты полной опустошенности я понял многое из того, что было. Я понял, что мимо меня прошла настоящая любовь, но думал о прошлом без горечи, как думает обо всем бесконечно усталый человек, и мог лишь сожалеть, что в свое время не был добрым, отзывчивым. И еще я понял кое-что: тот случайный гость на руднике, видный писатель, который заронил в мое сердце мысль о каком-то особом моем назначении в жизни, ошибся. А возможно, он и не ошибался, не старался разбудить во мне честолюбие; просто он был неравнодушен ко всем людям и в каждом находил что-то особенное. Так ничего из меня и не вышло. Просто не хватило пороху, или, как говорят, жизненных наблюдений…
Как бы то ни было, но вот я после долгих лет скитаний вновь очутился в знакомых местах. Рядом сидит Аркадий Андреевич. А где-то совсем близко, в нескольких минутах ходьбы отсюда, находится Катя Ярцева. Екатерина Иннокентьевна, главный инженер огромного участка работ, одно из главных должностных лиц на руднике. Трудно даже представить ее в этой роли. Впрочем, двенадцать лет — большой срок…
Как я узнал, Аркадий Андреевич вовсе не был больше машинистом экскаватора. Со своим «Уральцем» он распрощался еще четыре года назад, когда его назначили горным мастером на участке.
— Потеха была, — с юмором вспомнил Аркадий Андреевич. — На старости лет за парту усадили, заставили экзамен сдавать. А для меня что бригадир, что мастер. Только мороки прибавилось. Так-то, парень!
Но старик явно лукавил. Это было большое повышение по службе. Горный мастер не последняя фигура на руднике. Он руководит целым участком, ему подчиняются бурильщики, взрывники, экскаваторщики. Он за все в ответе, но зато и держит всех в ежовых рукавицах. Даже распоряжения высшего начальства передаются рабочим только через него, и лишь сам начальник рудоуправления может назначать или перемещать мастера.
Аркадий Андреевич, что назыв ается, потом и кровью заработал звание техника, а должность теперь занимал почти инженерскую. Кочергин питал особое пристрастие к людям с большой практикой и всячески выдвигал их. Это была «крепкая кость», опора. С ними зачинал Иван Матвеевич дело и дорожил ими.
— На том и порешим, — сказал Терюшин вечером, — возьму на свой участок, к Бакаеву: помощник ему нужен. Ну, а кадровиков обломаю. К руде тебя пристроить следует. А сейчас — спать…
3
На следующее утро мы направились в отдел кадров. Перешли через путепровод. Навстречу попадались рабочие в пропыленных одеждах. С некоторыми Терюшин заговаривал или обменивался коротким приветствием. Я пытливо вглядывался во все, что попадалось на пути. Да, здесь была своя жизнь, мне совсем незнакомая. И снова непонятно почему сделалось тоскливо на душе.
Удивительное дело! Вот было глухое, почти безлюдное место… Я знал здесь каждый увал, каждую тропку, бродил с ружьишком в непролазной чаще. И все, все, как по колдовству, пропало.