ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ
Шрифт:
– Чего ты добиваешься?
– спрашивал Яйтер.
– Ясности, - лаконично отвечал Йохо.
Он не оставлял попыток разжиться сведениями окольным путем и выпытывал информацию у тех, что приходили, коли уж не было жаркого. Ставя каверзные вопросы, он тщился выведать что-нибудь о себе и своих компаньонах; ему отвечали едва ли не на любые вопросы, касавшиеся прошлого, а иногда и будущего, но только тогда, когда эти материи не имели отношения ни к нему, ни к Яйтеру и Зейде.
Иногда ответы ненастоящих приводили в глубокое замешательство.
Некий Петр Андреевич, например, заявил, что ничего еще не было и все еще только будет.
А Павел Николаевич, его неразлучный приятель,
Они поругались:
– Что это за стих на вас нашел, сударь?
– негодовал Петр Андреевич.
Павел Николаевич отрезал грозно и непонятно:
– Жду вас на палубе.
Йохо замахнулся на них молотком, и оба смолкли, повалились на колени, послушно подставили головы.
– Оставь их, - попросила с постели Зейда. Она лежала, еле видная лицом из-за огромного живота. Ножные вены вздулись так сильно, что топорщились густые волосы на бедрах и голенях.
…Когда жаркий явился, никто не был к этому готов.
Ангел Павлинов и Дитер вели его под руки, путаясь в локтях.
Он был зряч и не был хром, но постоянно спотыкался, чему не могла помочь даже неполная материальность. Ему мешали ноги, несколько штук числом. Точнее говоря, шесть. Передние, заправленные в расстегнутые брюки, росли откуда-то из распухшей груди. Задние, голые, были одна короче другой: одна доставала до пола, зато вторая беспомощно взбрыкивала и силилась встать хотя бы на цыпочки. Боковые, в сатиновых трусах, семенили рядышком справа - не по штуке на каждый бок, а обе вместе; они заплетались и мешали друг дружке. Рук насчитывалось тоже шесть, все разной длины и все короткие; пять из них торчали из туловища, оживленно и автономно жестикулируя, а шестая вытягивалась из шеи, похожей на грубую колоду, и поочередно указывала властным перстом то на юг, то на север. Лиц было три штуки; два почти слились в одно, а третьему недоставало совсем чуть-чуть, чтобы выделиться в отдельную голову. Две самостоятельные бородки соединялись перешейком под квадратными усиками; три глаза на общем лице сверкали из-под обожженных бровей, два из них защищались моноклями. Два рта продолжали друг друга, образуя кривой кровавый разрез. Обособленное лицо оказалось повернутым против часовой стрелке на сорок градусов. Нос у двойного лица казался латунным, а у отдельного - обычным, хотя и несколько длинноватым. Стрижка "под горшок" и никакой одежды, помимо названной. Гениталии отсутствовали; по торсу вертикальными рядами шли коричневые соски, похожие на бедняцкие пуговицы. Всего было два ряда. От гостя исходил холодный жар.
Двигаясь, он отрывисто приговаривал:
– А! А! А!…
Ангел и Дитер вывели его на середину комнаты, отпустили, отступили в стороны.
Самостоятельное лицо поискало глазами стул. Видно было, что гость не привык стоять и отчитываться.
Жаркий закашлялся, полетели кипучие брызги.
15
Оффченко был удивлен, когда на его телефоне высветился номер Йохо. Поднадзорные звонили чрезвычайно редко, инициатором бесед обычно бывал сам Оффченко - то есть тот, кому по штату и положено инициировать беседы с переводом их в опасное для собеседника русло.
Оффченко шел по Шпалерной, и вот в кармане его полушубка запищал "Тореадор". В кои-то веки раз эта мелодия оказалась уместной, подобающей случаю, но обладатель телефона не распознал чуда, не увидел символического совпадения - как всякий человек, привыкший думать, будто чудо обязано быть грандиозным, и не замечающий тысячи мелких, зачастую - недоброжелательных чудес у себя под носом или у себя в кармане.
– Слушаю вас, Йохо!
– бодро и радостно воскликнул куратор,
– Внимательно слушай, сука, - голос персонального пенсионера от ярости истончился, а интонация перекосилась, уехала вверх.
Оффченко остановился.
– Да, в чем дело?
– осведомился он заботливо и тревожно, словно не заметил оскорбления. Многие, очень многие отчаянно пугались, когда присутствовали при такого рода смене тональности.
– Я тебя размажу, тебе конец, тебя порвут и сожрут, я сам тебя порву и сожру, - сказал Йохо и отключился.
Оффченко постоял, рассматривая притихший телефон. Аппаратик торчал из горсти, чуть ли не пожимая гладенькими плечами в доказательство своей непричастности. Затем куратор метнулся на проезжую часть и замахал рукой, ловя машину. Москвич-"баклажан" удовлетворенно замигал, притормозил; ввалившись в салон, куратор сильно огорчил и разочаровал водителя.
– Литейный, 4, - проскрежетал Оффченко.
Глупый бомбила попытался протестовать:
– Тут же рукой подать! вон он стоит… - Он хотел вразумить пассажира, имея в виду Большой Дом.
– Я непонятно выразился?
– Оффченко развернулся на сиденье.
Минутной заминки хватило, чтобы случилось непоправимое.
Кто-то рванул дверцу, схватил его за ворот и потащил наружу.
– Что такое?
– Оффченко не успел удивиться. Йохо швырнул его на тротуар, ударил ногой по лицу.
"Москвич" рванул с места со скоростью перелетного средства из фантастического кино.
Йохо ударил еще раз, подхватил слабо сопротивлявшегося куратора под мышки и утянул в ближайший подъезд. Прохожих почти не было, а те, что обозначались, спешили пройти мимо. В подъезде Йохо приподнял жертву, поставил на ноги и с силой припечатал затылком к стене. Норковая шапка смягчила удар, и крови не было. Оффченко закатил глаза, коротко выдохнул и повалился на Йохо. Тот переместился правее, приобнял Оффченко за плечи, увлек обратно на улицу.
– Во набрался-то, мой братан!
– заулыбался Йохо в ответ на подозрительный взгляд очередного лихача.
Тот хотел отказаться, но Йохо уже заталкивал свою ношу в салон.
– Два счетчика, - пообещал он.
– Или что у тебя там. Нам недалеко.
Оффченко замычал и попытался оттолкнуть навалившегося Йохо, и Йохо неприметным, но энергичным движением заставил его расслабиться. Шофер то и дело поглядывал в зеркальце, ловя заискивающие и ободряющие улыбки с заднего сиденья. В какой-то момент он увидел совсем не улыбку, а свирепый взгляд растрепанного, гривастого павиана. Губы Йохо что-то беззвучно бормотали, и водитель, имей он возможность прислушаться, сумел бы разобрать: "Ёхой меня назвали? Да? Ёхой? Ухой?… Созвучно, молодцы…" Оффченко снова пошевелился, и Йохо, уже громче, поклялся "уделать его прямо здесь". Не в силах унять себя, он было приступил к выполнению клятвы, однако ему помешали обстоятельства: автомобиль остановился возле дома, в котором жил Яйтер.
Набережная была пустынна. Заснеженные лодки, пойманные льдом, напоминали фисташки в мороженом. Канализационного вида полынья приютила недовольную утку.
Налетел ветер, пронеслась поземка; Йохо потащил Оффченко волоком, и тот потерял шапку. Похититель оставил его лежать в снегу, прицелился, нанес головному убору футбольный пинок и выбил эту дорогую вещь на лед похолодевшего канала, несвежий и нездоровый. Ветер трепал волосы Оффченко, из разбитой губы текла тонкая красная струйка. Покончив с шапкой, Йохо в очередной раз ударил Оффченко: с разбега, носком под ребра. Полушубок не спас, и куратор, не приходя в достаточное сознание, задохнулся от кашля.