ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ
Шрифт:
Голос чиновника задрожал от ядовитой заботы, замешанной на гневе. Он обратился к конвоиру:
– Голубчик, - молвил он, насилуя патриархальный слог.
– Отведите милостивого государя к его прекрасной даме. Наслышаны, - пояснил он Фалуеву, сбиваясь с ритма.
– Читали-с, - добавочное "с" проскользнуло невольно, как расторопный трактирный половой.
– Лампад не обещаю, у нас теперь электричество. Обращайтесь с ним аккуратно, - конвоир, ничего не понимая, отрывисто кивал.
– Не уроните по пути, не бейте до синяков.
Солдат смекнул-таки, в чем дело, и закивал еще усерднее.
15
Пять
Спроси кто у Фалуева, как он поступит, и Константин Архипович - в иной обстановке - наверняка бы выбрал либо мученический удел отца Михаила, истерзанного Курдюмовым; либо напрасную хитрость Бокова, либо безумие с очевидными признаками вредительства, в которое ударился Двоеборов. На самый крайний случай оставалось безучастное повиновение изнасилованного Лебединова. Тот же путь, какой он избрал в действительности, Константин Архипович не то чтобы отверг - он даже не стал бы его рассматривать.
Неизвестно, что тут сказалось: может быть, добросердечие - как природное, так и воспитанное врачебной практикой. А может быть - необычное озарение, по содержанию своему вполне заурядное, однако редкостное по широте и глубине влияния.
Фалуев сидел в изголовье, рассматривал обезьяну и заключал, что оба они - он и она - оказались в одинаковом подневольном положении. Он не видел в партнерше врага, намеревающегося надругаться над всей его прошлой жизнью не самого хорошего, не Бог весть какого ума, но - человека. Константин Архипович видел лишь еще одно живое существо, павшее жертвой очередной бесовской затеи. Он протянул руку и осторожно погладил обезьяну по голове. Ему досталась крупная, зрелая самка шимпанзе. Она редко и глубоко дышала, взирала на Фалуева безучастно и улыбалась лишь изредка, рефлекторно, следуя никому не понятным внутренним побуждениям.
Ему стало отчаянно жаль эту тварь, которая угодила в переплет точно так же, как угодил он сотоварищи. Он погладил животное еще раз, и самка вытянула губы, издав что-то похожее на благодарное уханье: очень негромко, умиротворенно. Доктор, наблюдавший за событиями из-за стекла, уже был не один, к нему присоединились какие-то другие люди, но Фалуев не обращал на это внимания.
– Что, бедняга?
– пробормотал он задумчиво, хотя на самом деле не думал ни о чем.
– Влипли мы с тобой, здорово влипли.
Константин Архипович взял обезьянью лапу, поднял, отпустил. Та безвольно шлепнулась на простыню ("Надо же, простыню подстелили", - равнодушно отметил Фалуев). Дозу лекарства, несмотря на протесты Ильи Ивановича, увеличили во избежание новых историй вроде той, что приключилась с Боковым. Профессору напомнили, что обезьяны стоили дорого, и он побоялся быть обвиненным в халатности и прекраснодушии.
Сам не зная, что делает, Фалуев осторожно прилег сбоку. И обезьяна ответила ему неожиданным признанием: она вырвалась из полудремы, доверчиво протянула руки, которые Фалуев сразу же перестал называть про себя лапами, и обняла его за шею. Константин Архипович, действуя очень аккуратно, взял ее на руки, крякнул, встал и заходил по палате, баюкая. Один из стоявших за стеклом хотел было выйти и разобраться,
Тот размышлял: "Как бы поаккуратнее?"
При всем сострадании к шимпанзе ему не хотелось возбуждать это существо обычными способами, заведенными среди людей.
Фалуев бережно уложил обезьяну обратно. "Ну-ка, посмотрим, что тут у тебя…"
Он сел в ногах и занялся осмотром. Самка была не вполне, но все же достаточно подготовлена к осторожному проникновению. Некстати явился вопрос: кто ее готовил и как? Думать об этом у Константина Архиповича не было ни малейшего желания.
– Как тебя зовут?
– пробормотал Фалуев: не с тем, чтобы получить ответ, а чтобы отвлечься, оттянуть ненадолго неизбежное.
Но обезьяна ответила.
Она выдохнула нечто, отдаленно напоминавшее "Йо".
Не удержавшись, Фалуев погладил ее вторично и больше не отнимал руки.
– Ах ты, Йоха такая, - он неловко обхватил мохнатое туловище.
– Йоха ты, Йоха. Ничего у нас с тобой не получится, Йоха. Злые дядьки глупость придумали. Где же это видано? Лежи спокойно, Йоха, ничего плохого не будет.
Йоха жалобно заскулила - негромко, отрывисто, как будто возмущалась злыми дядьками вместе с Фалуевым.
В соседней комнате собралась приличная толпа: врачи, военизированные санитары и просто какие-то ведомственные ротозеи без четких знаков различия. Доктор, наблюдавший за опытом, ощутил за спиной нависшую массу, обернулся и строго что-то сказал, махнул рукой: убирайтесь, лишние и любопытные. Никто не двинулся с места, и доктор еще раз махнул, на сей раз - себе.
– А может быть, и получится, - Фалуев накрыл своим телом Йоху.
– Какой-нибудь странный, диковинный зверь. Если будет девочка, мы ее тоже назовем Йохой, правда? А мальчика… мальчика назовем Йохо. Или Йох. Тебе не все равно?
Обезьяна вдруг возбудилась и плотно притиснулась к Константину Архиповичу.
– Он вырастет, пойдет служить в Красную Армию, - приговаривал тот.
– Получит специальность, женится… на такой же, как он… или на другой… Деток у них, наверное, не будет. Вот и станут они жить да поживать… У него будут друзья-товарищи… фронтовые, это уж наверняка… Потому что обязательно будет война… Тебе об этом не говорили? Она непременно начнется… И поднимутся богатыри, и Йохо их поведет… Крепкие, мохнатые молодцы с острыми зубами…
Фалуев, сам того не зная, повторял прогнозы Двоеборова. Они совпадали по сути, отличаясь один от другого лишь эмоциональной окраской, отношением.
Совокупление давалось Константину Архиповичу легко. Он двигался безмятежно, не особенно стараясь, но и не отлынивая. Йоха притихла. Казалось, ей были понятны трогательные попытки скрасить ее заточение. Фалуев чувствовал эту спокойную звериную благодарность и убеждался в правильности своих действий. Впрочем, он в этой правильности и не сомневался. Как оказалось, зря: наступил момент, когда возбуждение Йохи достигло черты, за которой был невозможен контроль, и та перестала сдерживаться: вцепилась когтями в спину, задергалась, лязгнула зубами. Фалуев захотел высвободиться, но не смог, его держали крепко.