Православие, инославие, иноверие. Очерки по истории религиозного разнообразия Российской империи

Верт Пол В.

Государство было меньше готово идти на уступки лютеранским пасторам, отчасти потому, что употребление ими немецкого языка не было разрешено законом, а также потому, что в 1880-е годы правительство твердо вознамерилось ограничить автономию прибалтийских (остзейских) губерний. Лютеране защищали свое право на немецкий язык не только ссылками на традицию, но и тем аргументом, что положение 1832 года, регулирующее их духовные дела, было переведено на немецкий язык и пасторы, когда давали клятву, брали на себя обязательство соблюдать его именно в таком виде, с образцами записей для метрических книг, напечатанными на немецком языке [453] . Сенатор А.А. Сабуров при рассмотрении данного вопроса также подчеркивал необходимость достаточного знания языка, на котором ведутся книги, для тех, кто этим занимается. Он утверждал, что при отсутствии явных свидетельств того, что все лютеранские пасторы империи хорошо владеют русским языком, будет лучше, чтобы они использовали свой родной или литургический язык, а выписки выдавались в переводе на русский, «ибо перевод во всякое время может быть проверен с подлинником, но неправильная или неточная запись, раз внесенная в метрическую книгу, уже никогда не может быть исправлена» [454] .

453

Там же. Д. 773. Л. 54 об. Положение, о котором идет речь, см.: ПСЗ-2. № 5870 (28 декабря 1832 г.); Свод законов. 1857. Т. 11, ч. 1. Кн. 2. В приходских книгах XVII и XVIII вв. чередовались латинский, немецкий, шведский и эстонский языки, хотя немецкий и становится главенствующим к концу XVIII в. См.: Палли. Церковно-приходское делопроизводство. С. 159.

454

РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 773. Л. 109 об.

Но большинство бюрократов встали на иную точку зрения. Они

утверждали, что прямое указание на татарский и еврейский языки для мусульманских и еврейских метрических книг подразумевало, что все остальные должны вестись на русском. Это суждение подкреплялось введением русского как обязательного языка для администрации в прибалтийских губерниях в 1885 году. С этой точки зрения тот факт, что на практике лютеранские пасторы традиционно употребляли немецкий, никоим образом не освобождал их от законной обязанности употреблять русский [455] . Противники немецкого языка также указывали на то, что в 1832 году на богословском факультете Дерптского университета (единственное учреждение в России, где готовили протестантское духовенство) было введено обязательное изучение русского языка, и теперь, более полувека спустя, можно было с полным на то основанием ожидать, что практически все пасторские вакансии будут замещены выпускниками с удовлетворительным знанием русского языка. Далее оппоненты подчеркивали, что лютеранство исповедовали не только немцы, но также и финны, эстонцы, латыши и др. Использование немецкого «представляется мерою крайне несправедливою и ничем не оправдываемою по отношению к лютеранам не немецкой национальности, составляющим, между тем, значительное большинство из общего числа лютеран, проживающих в России». Даже в прибалтийских губерниях, где немцы наиболее стойко защищали свой язык, они составляли лишь около 10 % лютеранского населения. Поэтому использование немецкого языка в метрических книгах «могло бы быть допущено только как последствие признания за немецким языком в этом крае значения государственного языка наравне с русским. Но такого значения немецкому языку в трех Прибалтийских губерниях законом не предоставлено» [456] .

455

Там же. Л. 42–42 об., 79–79 об., 107. О русификации администрации Прибалтийского края см.: Haltzel M. The Baltic Germans // Russification in the Baltic Provinces and Finland, 1855–1914 / Ed. by E.C. Thaden. Princeton: Princeton University Press, 1981. P. 154.

456

РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 773. Л. 105–115 об. (цитаты: л. 111–111 об.).

И последняя группа аргументов против немецкого языка затрагивала самую суть проблемы метрических книг: зафиксированные в них религиозные акты имели важнейшее общегражданское значение. Как указало Министерство внутренних дел (МВД) в 1885 году, метрические свидетельства требуются большинству людей главным образом «не лично для себя, а для представления в разные правительственные учреждения, где требуется и перевод», – в гимназии, призывные комиссии, суды и т. д. По существу, если метрические книги были специфичными для каждой конфессии, поскольку их вели духовные лица, то в своем более широком значении они не были таковыми. В ходе обсуждения этого вопроса несколько сенаторов отметили: «Ведение метрических книг, хотя возложенное на духовенство… не преследует никаких специальных вероисповедных и вообще религиозных целей, и книги эти, заменяя собою, в пределах Империи, гражданскую регистрацию населения, имеют значение общегражданское, государственное, как акты, которыми удостоверяется состояние каждого лица» [457] . Похожее замечание сделала и другая группа сенаторов: «Ввиду государственного, а не вероисповедного значения метрических книг они должны быть ведены на общегосударственном языке, а не на богослужебном языке той или иной церкви или молитвенного дома». В конце концов, как они отмечали, православная литургия исполняется либо на церковнославянском языке, либо на инородческих наречиях, при этом обязанность вести православные книги на русском языке вряд ли требует явного отражения в законе [458] . Хотя метрические книги велись священниками и предназначались для регистрации событий, наполненных религиозным смыслом, они в первую очередь имели важное общегражданское значение для правительства и для самих подданных. Почему же тогда правительство просто не ввело гражданскую регистрацию и не предоставило возможность различным духовным лицам заниматься исключительно религиозными делами?

457

Там же. Л. 108 об.

458

Там же. Л. 110 об. Все сенаторы, изучавшие этот вопрос, за единственным исключением А.А. Сабурова, находили желательным использование русского языка в лютеранских метрических книгах. Разногласия возникли только по поводу того, является ли это уже законным требованием или необходимо дополнительное законодательство, чтобы сделать это требование юридически обязательным.

К гражданской регистрации?

Тот факт, что до начала XX века царские чиновники, даже признавая по сути светское значение этих книг, не предприняли никаких серьезных попыток, чтобы ввести какую-либо универсальную форму регистрации, свидетельствует о масштабе задачи ведения метрических книг и о сугубо конфессиональном характере Российской империи. Это несомненно смягчило бы многие из рассматриваемых нами проблем, создав единый закон, исключив подозрительных клириков «иностранных» исповеданий из этой важной задачи и позволив государству отслеживать «отступников», не признавая при этом их «отступничества». Кроме того, это создало бы более единообразный гражданский порядок, даже если бы сохранялись элементы дискриминации в отношении определенных конфессиональных групп. По меньшей мере, в таком случае все население империи можно было бы включить в единую систему документации. Некоторые деятели, не состоявшие в правительстве, выступали за гражданскую регистрацию в надежде, что «специальные соображения» уступят «принципам общим» в гражданском законодательстве [459] . Но все же реформаторы – авторы предложенного нового Гражданского уложения в начале XX века – поддержали принцип конфессиональных книг, предоставив метрикацию полиции и окружным чиновникам лишь в случае баптистов, православных и протестантских сектантов и язычников. В этом случае проект уложения просто вводил несколько больший порядок и единообразие в метрические записи [460] .

459

См., напр.: Внутреннее обозрение // Вестник Европы. 1874. № 2. С. 808–809.

460

Шершеневич Г.Ф. Учебник. С. 107–108; Гражданское уложение. С. 369–388.

Тем не менее, даже если в огромном большинстве случаев метрические книги оставались специфичными для каждого вероисповедания, элементы гражданской регистрации все же проникли в существующую систему. Уже с 1825 года записи обо всех нехристианах в Царстве Польском – главным образом евреях, а также немногочисленных мусульманах – велись гражданскими властями, и эту систему в конечном итоге распространили и на проживавших там баптистов [461] . У меннонитов тоже был особый порядок, по которому метрические книги для каждой колонии велись в деревенских и окружных приказах [462] . Также велись разговоры о том, чтобы ограничить участие духовных лиц в составлении книг и тем самым ввести определенные элементы гражданской регистрации. В 1870 году оренбургский генерал-губернатор предложил, чтобы муллы больше не вносили записи в метрические книги, а лишь передавали гражданским властям сведения о событиях, которые должны быть в них зафиксированы [463] . Как мы видели выше, заходила речь и о замене раввинов в процедуре метрикации еврейского населения.

461

РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 775. Л. 10–10 об; Оп. 5. Д. 935. Л. 45–49; Ставский Б. Гражданские законы. Т. 1. С. 28–29 (ст. 92–93 Гражданского уложения 1825 г. с дополнениями); Т. 2. С. 70–75 (приложения к ст. 92 и 93).

462

РГИА. Ф. 821. Оп. 5. Д. 1040. Л. 11. Однако поскольку меннониты крестились только взрослыми, книги, регистрирующие крещения, хранились у церковных старост и не подлежали какому-либо государственному контролю (Там же. Л. 11 об.). В целом создается впечатление, что меннониты не имели официально признанных метрических книг как таковых.

463

РГИА. Ф. 821. Оп. 8. Д. 611. Л. 42 об. – 44, 158.

Именно существование и появление инаковерующих в первую очередь заставляло государство более активно и непосредственно участвовать в метрикации. Исторически государство воздерживалось от введения метрических книг у русских раскольников, опасаясь, что это будет воспринято как официальное признание их разрыва с православной церковью. Поэтому когда раскольники в Москве попросили разрешить им вести метрические книги в 1837 году, правительство ответило, что выполнение этой просьбы – т. е. предоставление раскольникам права вести записи как раскольникам – может «давать расколу

вид законности и чрез то служить к укреплению раскола» [464] . Однако было очевидно, что инаковерующим нужны были документы, чтобы участвовать в гражданской жизни империи, и правительство отреагировало определенными компромиссами. В 1847 году раскольники в Аккермане (Бессарабия) попросили, чтобы их детей приняли в уездное училище без метрических свидетельств, которых, будучи раскольниками, они не имели. Полагая, что «распространение просвещения между раскольниками есть лучшее средство к их обращению в Православие», министр внутренних дел был готов выполнить их просьбу и принять детей в училища «по одним секретным сведениям местных Начальников губерний о рождении этих детей». При этом губернаторам дали специальное указание не заверять для этой цели никаких документов, «так как оные могли бы иметь вид официальных актов, чего Правительство, по духу существующих о сектаторах постановлений, избегает» [465] . Здесь можно увидеть появление тайной формы регистрации, созданной специально для того, чтобы регулировать определенные аспекты гражданской жизни инаковерующих без узаконения их религиозных верований.

464

Собрание постановлений по части раскола. СПб., 1875. С. 204. Представляется, впрочем, что сектанты и старообрядцы в определенные периоды и при определенных обстоятельствах имели метрические книги.

465

Собрание постановлений. С. 391.

По всей видимости, перспектива всеобщей воинской повинности значительно усилила решимость правительства создать более полную систему регистрации сектантов. В 1868 году была создана комиссия по подготовке проекта закона, регулирующего браки старообрядцев, что в итоге привело к введению для них в 1874 году метрических книг, которые заполняли не духовные лица, а местные полицейские инстанции и органы гражданской власти [466] . Подобная система была распространена и на баптистов в 1879 году, что в свою очередь послужило образцом для некоторых других новых вероисповедных групп, таких как мариавиты, отделившиеся от римско-католической церкви в 1906 году [467] .

466

Именно тогда государство легализовало также и браки старообрядцев. О сложном отношении государства к таким бракам – и о спорах в среде самих старообрядцев по поводу браков – см.: Paert I. Old Believers, Religious Dissent and Gender in Russia, 1760–1850. Manchester: Manchester University Press, 2003; Оршанский И.Г. О браке у раскольников // Журнал гражданского и уголовного права. 1877. Кн. 1. С. 155–239.

467

Собрание постановлений. С. 675–683; РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 780. Л. 53 об.; Свод законов. 1857. Т. 11, ч. 1. Ст. 1108; LVIA. Ф. 378. BS, 1908. Д. 403. Л. 1–13. Правила 1879 г. касались только баптистов неправославного происхождения, поскольку «русских баптистов» юридически не существовало до 1905 г. См.: Coleman H. Russian Baptists and Spiritual Revolution, 1905–1929. Bloomington: Indiana University Press, 2005.

Движение к гражданской регистрации достигло своей кульминации в 1905 году, когда самодержавие было вынуждено сделать значительные шаги в направлении гражданского равенства. В этой ситуации было логично, чтобы вероисповедание играло менее заметную роль даже в официальном процессе определения прав и обязанностей подданных. Конфессиональные основы существовавшего в России гражданского строя были в лучшем случае лишь частично совместимы со «свободой совести», открыто провозглашенной самодержавием в манифесте 17 октября 1905 года. Правительственные учреждения это признавали, как явствует из знаменитой записки о «свободе совести», подготовленной в МВД в 1906 году [468] . Среди условий, которые, согласно записке, необходимы для реализации «свободы совести», были: признание права не принадлежать ни к какой религии (то есть легализация атеизма), введение гражданской метрикации, неконфессиональных кладбищ, гражданской присяги и гражданского бракосочетания [469] . В проекте закона, представленном в Государственную думу в 1907 году, министр внутренних дел писал, что вопрос о передаче ведения метрик гражданским властям «служил уже неоднократно предметом обсуждения правительства» и что «в настоящее время есть основание ожидать, что он получит в недалеком, сравнительно, будущем общее для всех вероисповеданий разрешение» [470] . В отдельном законопроекте МВД допускало, что и гражданский брак мог бы быть вскоре введен, но при этом все-таки прилагались настойчивые усилия к тому, чтобы примирить нужды государства с каноническими требованиями различных конфессий [471] .

468

См.: Дорская А.А. Свобода совести в России: Судьба законопроектов начала XX века. СПб.: Издательство РГПУ им. А.И. Герцена, 2001; РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 39.

469

Справка о свободе совести. СПб.: Типография МВД, 1906. С. 4–39.

470

Католическая церковь. С. 265 (законопроект «Об инославных и иноверных религиозных обществах»). К сожалению, у меня нет конкретных сведений о какой-либо дискуссии в правительстве по этому вопросу.

471

Там же. С. 336–389.

Однако в другие моменты введение гражданской регистрации выглядело гораздо менее вероятным. Представляя в Думу в феврале 1907 года семь законопроектов по «свободе совести», министр внутренних дел отметил, что Совет министров считает введение гражданского бракосочетания «весьма сложным и едва ли поддающимся незамедлительному разрешению». Без «коренного пересмотра гражданских наших законов» решение этого вопроса «совершенно недопустимо». Поскольку введение этих мер «не вызывается требованиями жизни», Совет министров счел его «преждевременным, тем более что первое мероприятие [гражданский брак. – П.В.] способно поколебать бытовой уклад многомиллионного населения Империи» [472] . Таким образом, введение гражданской регистрации осталось делом будущего, в силу чего сохранялась конфессиональная система со всеми ее недостатками [473] .

472

Там же. С. 135 («О законоположениях, направленных к осуществлению свободы совести»).

473

См. неофициальную публикацию П.С. Цыпкиным тома 9-го Свода законов редакции 1899 г. (Свод законов о состояниях. СПб.: Законоведение, 1913), в которой представлены состоявшиеся до того момента последовательные модификации норм закона. Статьи, касающиеся метрических книг, претерпели очень немногочисленные изменения.

Правительство на тот момент еще не было готово покончить с конфессиональными основаниями государства, что становится особенно ясно на примере вопроса о законном признании атеизма. Если такие партии, как кадеты, выступали за позволение гражданам вообще отказываться от религиозной принадлежности [474] , то государственные чиновники не вполне могли себе вообразить конфессионально нейтрального гражданина или убедить себя в желательности официального признания такого индивида. В 1906 году Министерство юстиции объявило – отчасти имея в виду вопрос регистрации, – что принцип свободы совести «отнюдь не может влечь за собою возникновения каких-либо новых, не признанных действующими законами исповедных обществ, а тем более образование класса людей внеисповедных» [475] . Министр внутренних дел был готов рассматривать этот вопрос более серьезно, но в конце концов отказался от идеи «внеисповедности», как несовместимой с основополагающей структурой и характером государства. С этой точки зрения полная религиозная свобода была возможна только в контексте абсолютного безразличия государства к религии, что по-прежнему оставалось неприемлемым. «Нравственные правила, преподаваемые религией, служат фундаментом правового порядка», и, следовательно, «едва ли может быть более нежелательный элемент в государстве, как подданные без религии, этого главного устоя нравственности», тем более что на данном этапе исторического развития России, «при низком уровне русской культуры, при отсутствии хотя бы начального образования у огромного большинства нашего крестьянства религиозные верования служат если не единственным, то во всяком случае наиболее действительным сдерживающим стимулом в отношении общего развития преступности». С этой точки зрения принцип свободы совести «отнюдь не может влечь за собой разрешения образования класса людей внеисповедных» [476] .

474

РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 39. Л. 87; Проект закона о свободе совести, составленный партией народной свободы для внесения в Государственную думу. СПб., 1907. Пункт 3.

475

РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 260. Л. 65.

476

Католическая церковь. С. 145–146 (законопроект «Об изменении законоположений, касающихся перехода из одного исповедания в другое»). Особая комиссия в более консервативном Государственном совете согласилась с этим в 1909 г. (РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д. 265. Л. 91 об.).