Прайд Саблезуба
Шрифт:
Существо раздувало ноздри и шумно дышало. Семен, вглядываясь в светлеющие глазки (краснота белков быстро исчезала), попытался установить ментальный контакт. Ничего не получилось – в шоке, кажется, были оба. Тогда Семен придумал другой вариант начала знакомства: пошарил в кармане рубахи и протянул на ладони пару луковиц болотной осоки:
– На, ешь!
Существо воровато-испуганно зыркнуло глазами вправо-влево, подняло руку и… Ну, прямо как птица клювом: раз-два, и оба корешка оказались во рту. Три-четыре движения нижней челюстью, глоток – все. «Есть контакт», – мысленно усмехнулся Семен и извлек из кармана оставшиеся луковицы. Существо смело2 их с тем же проворством. Потом потянулось обоими руками к голове Семена. Кисти, кстати, были с противопоставленным большим пальцем – у обезьян он расположен совсем не так. Сами же лапки у существа были еще тех размеров – такими только подковы гнуть и пятаки ломать, однако Семен, при всем старании, опасности не почувствовал и склонил
Семен уже забыл, когда в последний раз мыл голову, а причесывался давно уже исключительно с помощью собственной пятерни. Дело в том, что налобная повязка воина-лоурина, помимо ритуального, имеет и вполне практическое значение – не дает волосам лезть в глаза. Ну, а коли они жить не мешают, то можно на них внимания не обращать – зеркал здесь нет. И вот теперь этот человекоподобный амбал перебирал его волосы… а Семен мучился, пытаясь вспомнить мудреное словечко. Наконец вспомнил, и все стало ясно: груминг! Да-да, способ коммуникации и улаживания конфликтов у человекообразных обезьян! Это когда они подолгу вылавливают блох друг у друга. Только эта операция если и гигиеническая, то в последнюю очередь: главное – общение. Кажется, есть даже версия, что звуковая речь возникла, когда сообщества гоминидов усложнились настолько, что груминг оказался недостаточным для поддержания внутреннего равновесия в группах.
– Ну, ладно, – прервал он в общем-то приятную процедуру, – считай, что мир уже заключен. Мне, конечно, интересно, зачем ты сюда приперся и как умудрился надеть горшок на голову. Но мое научное любопытство пересиливает вполне банальное чувство – есть я хочу, понимаешь? Ням-ням давно нету. Так что пошли!
Семен встал и сделал приглашающий жест – топай, дескать, за мной. Пришелец, как это ни странно, охотно подчинился.
Проблема заключалась в том, что Семен нарушил вековечный обычай – не наелся возле свежей добычи. Сначала он действовал по правилам: вырезал теплую печень, поднес ко рту, собрался уже прихватить зубами и отрезать кусочек, но остановился: «А кого это, собственно, я собрался есть? Это ведь свинья – чуть ли не самое популярное домашнее животное в моем мире. Здесь, правда, оно дикое, но от этого свиньей быть не перестает. А в памяти плавают три-четыре истории о том, как люди, поев сырой свиной печенки, потом имели… гм… скажем так, много проблем. Вплоть до летального исхода. В ней, якобы, иногда заводится некий паразит, который, оказавшись в организме человека, оказывает на него очень „благотворное“ действие. В данном случае свинья дикая, и век нынче примерно минус сто пятидесятый – все вокруг экологически чистое. Это с одной стороны. А с другой… Помнится, когда бледнолицые заинтересовались здоровьем южноамериканских индейцев, то обнаружили, что некоторые прибрежные племена больны все поголовно, причем из поколения в поколение – они так всегда жили. И никто их не заражал – они цепляли паразитов из каких-то моллюсков, которыми питались. Другой пример, уже из ХХ века: туристы и приезжие, посещавшие бассейн одной большой северной реки, регулярно и тяжело болели. Долго врачи не могли понять почему. Потом разобрались – дело в местном деликатесе, который готовится из сырой рыбы. А в ней, оказывается, содержится… Но тут загадка: местные-то люди (тоже белые, кстати) ее едят веками и – ничего! Как так?! А все оказалось просто: местное население так и живет с глистами – с детства. Просто они привыкли и страдают от этого не сильно. А если вспомнить, как Фарли Моуэт изучал паразитов у карибу в „Людях оленьего края“, то вообще ничего в сыром виде есть не сможешь». В общем, было не очень понятно, чем дикий кабанчик хуже других животных, но история о свиной печенке и прочие воспоминания напрочь отбили у Семена желание ставить на себе эксперименты: «Этак наешься, а потом будешь день за днем прислушиваться к собственному организму: завелось в нем что-нибудь или нет. Уж лучше потерпеть пару часов до лагеря, до костра».
Добыча оказалась на месте – никуда не делась. Семен собрался уже взвалить тушу на плечи, но передумал и решил поставить научный эксперимент:
– Бери и неси! – голосом и жестом приказал он человекоподобному. – Туда неси!
Удивительно, но команду существо поняло и выполнило, правда, взваливать на плечи не стало, а понесло тушу перед собой, держа за ноги. Наверное, с такими мышцами это было нетрудно.
Возле порушенного вигвама туша была опущена на землю. Семен немного подумал, а потом взрезал шкуру на задней ноге, отпластал кусок мяса с ладонь размером и протянул своему помощнику. Тот схватил, лизнул, а потом расправился с ним в два приема: оторвал половину, проглотил и тут же отправил следом остаток. И сморщил морду в гримасе, которая, вероятно, означала полнейшее удовольствие.
– Ладно, – сказал Семен, – нужно срочно организовать костер и сварить мясо – сделать «трехминутку».
Он имел в виду блюдо быстрого приготовления: когда в кипяток засыпается тонко нарезанная мякоть и извлекается оттуда сразу же после повторного закипания. Гостя своего он оставил стоять
Процесс высекания искр при помощи двух кусков кварцита, насыщенных мелкими кристалликами сульфидов, а также раздувание трута вызвали у существа живейший интерес: оно стояло рядом на четвереньках, тянулось мордой и фыркало, когда в ноздри попадал дым, – огня оно явно не боялось.
Пока закипала вода в горшке, Семен резал мясо, и ему было не до размышлений. Их время настало после того, как в желудок переместилось добрых килограмма полтора мякоти. Мясо еще осталось, и нужно было решить фундаментальный вопрос: делиться или не делиться? Существо сидело напротив и пускало слюни в буквальном смысле слова.
«С одной стороны, я добрый и еды мне не жалко. Но с другой стороны, и глупый, потому что жалеть ее нужно – слишком тяжело достается. Кто это вообще такой? В палеоантропологии я, увы, дуб дубом. Это, конечно, не обезьяна, но и на человека… гм… Впрочем, если принять эволюционную теорию, то с какого места существу уже можно присваивать это „гордое“ имя? Скорее всего, данная особь представляет собой какую-нибудь тупиковую ветвь, происшедшую от Homo erectus. Кажется, их же называют „питекантропами“ и еще как-то. Некоторые считают, что они были предками неандертальцев, и еще… В общем, много чего можно вспомнить, но надо извлечь из памяти что-нибудь полезное. Значит, так: раньше кроманьонцев появились неандертальцы, а раньше неандертальцев вот эти самые „эректусы“ – прямоходящие, значит. И вымерли они, кажется, не так уж и давно – примерно 100 тысяч лет назад. Существует мнение, что небольшие популяции этих существ могли сохраниться и до нашего времени – лешие, русалки, снежные человеки и им подобные. Правда, некоторые считают, что все это не „эректусы“, а ушедшие в подполье и деградировавшие неандертальцы.
Наблюденные факты наталкивают на мысль о снежном человеке, он же большеног (бигфут), сасквоч, волосатик, йети, алмасты и так далее. То есть существует ли он – не ясно, но проблема имеет место быть. И суть ее, кажется, заключается в том, что эти йети контактируют с человеком чуть ли не всю его историю, в том или ином виде они присутствуют в легендах и преданиях, кажется, всех народов. Они попадаются на глаза, оставляют следы, утаскивают в плен мужчин и женщин, вступают с ними в интимную связь, сами попадают в плен, подвергаются сексуальному насилию и даже рожают детей-метисов. Непротиворечивых свидетельств накопились тысячи, если не десятки тысяч, а количество сомнительных вообще учету не поддается. В общем, всего этого навалом, нет только самого йети. Снежный человек – и живой, и мертвый – умудряется исчезать на подступах к тому рубежу, за которым начинается наука, то есть относительно точное, позитивное знание. И трупы, и скелеты, не говоря уж о живых особях, даются в руки исключительно дилетантам или, скажем так, непрофессионалам. При приближении „науки“ живые сбегают, а трупы выбрасываются или хоронятся неизвестно где. „Наука“ на это обижается и отказывается признавать существование йети. А ведь и надо-то всего ничего – хотя бы обломок челюсти.
Почему же они так плохо ловятся? Есть гипотеза, что они умеют „отводить глаза“ – исчезать на месте. Точнее, сами-то они никуда не деваются, но человек как бы перестает их воспринимать в качестве материального объекта. Кстати, похоже, нечто подобное со мной случилось и в тот, и в этот раз. Куда деваются трупы и кости, эта гипотеза не объясняет.
И еще одна странность. В этом мире я появился не вчера, имел дело с оленями, волками, мамонтами, саблезубами. И всякий раз при первом „ментальном“ контакте чувствовал, что жизнь моя даже не на волоске – она вообще ни на чем не висит. А вот с этим чудиком все по-другому: нет чувства опасности. Нет, и все! Этот мужик может свернуть мне шею одним легким движением – а мне не страшно! Явная ненормальность! И потом, Семхон, конечно, известный приколист, но с чего бы это я попер на них с палкой?! Что должно отключиться в мозгах, чтобы я решил, будто такое деяние окажется безнаказанным? Нет, как-то все это странно… И исчезают они… Может, и правда, внушение? Суггестия, по-научному? А почему нет ментального контакта? Потому что нет страха, нет напряжения? Странно…
Так что же делать? Если по уму, то парня надо просто прогнать – это, наверное, получится. Если же начать его кормить, то я быстро останусь без мяса, а он, чего доброго, приручится. Ну зачем мне ручной питекантроп?! Совершенно незачем!»
Приняв такое решение, Семен посмотрел на гостя, вздохнул и… подвинул ему миску с остатками мяса:
– Ешь!
– Гмрл! – сглотнул слюну сасквоч, оскалил зубы (улыбнулся?) и потянулся к еде. Первая его реакция была вполне ожидаемой, а вот потом…