Предания нашей улицы
Шрифт:
Люди слушали Касема как во сне.
— Управляющий больше не вернется, — продолжал он, — футувв нет в живых, и вы не будете больше платить дань тирану и склонять головы перед насильниками. Вы будете жить в мире и согласии, но счастье ваше в ваших руках. От вас самих зависит, чтобы прошлое не вернулось вновь. Будьте бдительны и, если управитель обманет вас, отстраните его от власти. Если один из вас прибегнет к силе, силой укротите его. Если один человек или жители целого квартала будут претендовать на господство, вразумите их. Только так вы сумеете сохранить то, что добыли, да хранит вас Аллах!
В тот день люди утешились в понесенных жертвах и поражениях и устремились всеми помыслами в завтрашний день, как устремляются взоры в весеннее ночное небо в ожидании молодого месяца. Касем распределил доходы поровну между всеми, оставив часть для обновления и строительства.
Годы правления Касема прошли в мире, обновлении, созидании.
Никогда раньше улица не знала такого согласия и покоя. Правда, среди жителей квартала Габаль оставались такие, кто затаил злобу и спрашивал: «Разве может бродяга управлять габалитами?» Были подобные им и среди жителей квартала Рифаа, да и среди бродяг находились такие, кого распирало от тщеславия и гордости. Но вслух никто не высказывался.
Бродяги видели в Касеме образец человека, подобный которому не рождался до него и не родится после него. В нем сочетались сила и мягкость, мудрость и простота, величие и доброта, достоинство и скромность, дальновидность и острота ума. К тому же он был приятным собеседником, хорошим товарищем, любил песни и шутки. Став управляющим, Касем ни в чем не изменился, разве что женился несколько раз, словно и в семейной жизни, как в делах управления, тоже сказалось его стремление к обновлению и увеличению. Любя Бадрийю, он женился на девушке из рода Габаль, а затем взял себе жену из квартала Рифаа. Позже он полюбил женщину из квартала бродяг и тоже женился на ней. Люди говорили, что он ищет то, что утратил со смертью своей первой жены, Камар. А дядюшка Закария объяснял его женитьбы тем, что Касем хочет породниться со всеми кварталами. Но улица и не нуждалась в объяснениях. Если она и удивлялась поведению Касема, то во много раз больше восхищалась его силой. Ведь любовь к женщинам считается на нашей улице достоинством, украшающим мужчину. Она составляет предмет гордости, не меньший, чем сила мускулов у футувв. Как бы то ни было, никогда раньше жители нашей улицы не чувствовали себя в такой степени господами и сами себе хозяевами. Без управляющего, без футувв они жили в братстве, согласии и мире.
И многие говорили, что если вечной болезнью нашей улицы была забывчивость, то уж теперь-то улица должна от нее излечиться. И навсегда!
Так говорили…
О наша улица!
АРАФА
91
Созерцающий собственными глазами жизнь нашей улицы не поверит тому, что рассказывают о ней в кофейнях поэты под звуки ребаба. Кто такие Габаль, Рифаа, Касем? Что осталось от них, кроме этих рассказов? Ребаб поет о мечтах, а глаз видит лишь улицу, погруженную во мрак. Как же дожили мы до этого? Где Касем и единство всей улицы? Где имение, служащее всеобщему благу? Откуда взялись этот алчный управляющий и бесноватые футуввы?
В кругу курильщиков гашиша, среди смешков и горьких вздохов ты услышишь, что Садек, преемник Касема в управлении имением, придерживался установленных им правил. Но некоторые люди считали, что Хасан более достоин быть управляющим, так как он прямой родственник Касема и от его руки пали многие футуввы. Люди эти стали подговаривать Хасана поднять свою непобедимую дубинку, но он не пожелал возрождать обычаи футувв. Но все же улица разделилась на враждующие партии. Члены рода Габаль и рота Рифаа стали открыто говорить то, о чем раньше лишь хумали. Когда же Садек покинул этот мир, затаенные вожделения стали все чаще прорываться в злобных словах и выходках. Вновь пошли в ход дубинки и полилась кровь. Начались драки в кварталах и между кварталами. В одной из таких драк был убит сам управляющий. Распространилась смута, лишившая улицу мира и покоя. И люди не нашли лучшего выхода, как отдать бразды правления — из-за чего и разгорелись страсти — в руки последнего потомка управляющего Рифата. Так управляющим стал Кадри, а между кварталами возродилась старая рознь. Как только во главе каждого квартала встал свой футувва, нача-ась, как и прежде, борьба за место главного футуввы. Победителем из нее вышел Саадалла. Он занял дом главно-го футуввы и стал первым помощником управляющего, Юсуф стал футуввой рода Габаль, Аджадж — футуввой рода Рифаа, а Сантури рода Касем.
Сначала управляющий честно распределял доходы от имения. На улице строились новые дома и обновлялись тарые. Но очень скоро, как этого и следовало ожидать, жажда наживы взяла верх в сердце Кадри и футувв, и все вернулось вспять. Управляющий стал забирать себе половину доходов, а вторую делил между четырьмя футуввами. Те присваивали деньги, даже не вспоминая о правах остальных жителей улицы. Более того, в своей беспредельной наглости футуввы собирали еще и дань с жителей своих кварталов, лишая несчастных последнего куска. Строительство новых домов постепенно сворачивалось, пока совсем не прекратилось, а некоторые дома так и остались недостроенными. И теперь уже казалось, что по сравнению с давними временами ничего на улице не изменилось. Лишь квартал бродяг стал именоваться кварталом рода Касем и у него появился свой футувва. А вместо жалких лачуг и развалин в квартале по обеим сторонам улицы поднялись большие дома. Что же до жителей улицы, то они вернулись к своему прежнему жалкому состоянию, превратились в людей без всяких прав и без чести. Нищета их заедала, удары дубинок и пощечины преследовали на каждом шагу. Снова развелась на улице грязь, снова расплодились мухи и вши. Появились нищие, калеки и юродивые.
Имена Габаля, Рифаа и Касема сохранились лишь в песнях, которые распевали в кофейнях пьяные поэты. А члены каждого из трех родов продолжали похваляться своим, превратившимся в легенду, предком, и часто похвальба оканчивалась дракой.
Начала распространяться философия гашишников. Нередко можно было услышать, как какой-нибудь из них, входя в кофейню, заявлял: «Нет в нем никакой пользы!» «В нем» означало в мире, а не в гашише. Другой говорил: «Все равно конец один — смерть! Так уж лучше умереть от руки Аллаха, чем от дубинки футуввы. Давайте же пить и курить в свое удовольствие!» Из мелодий горести и лишений жители улицы складывали грустные, заунывные песни. Иные же забавлялись, распевая непристойности, оглушая ими мужчин и женщин, искавших утешения и спокойствия хотя бы в темной лачуге. Если же кем-нибудь овладевала нестерпимая тоска, он говорил: «Ни Габаль нам не помог, ни Рифаа, ни Касем. Суждены нам на этом свете муки да гниль, а на том — могильная пыль».
Самое удивительное то, что, несмотря на столь ужасное положение, наша улица считается самой благополучной из всех. Жители соседних улиц, указывая на нашу, с восхищением говорят: «Это улица Габалауи!» А мы тем временем прячемся по углам, боясь сказать лишнее слово, смиренно довольствуясь воспоминаниями о славных былых временах. Но вновь и вновь мы прислушиваемся к внутреннему голосу, который твердит: «Быть может, завтра вновь произойдет то, что случилось вчера, осуществятся наконец мечты, о которых поет ребаб, и исчезнет из мира несправедливость».
92
Однажды под вечер на улице появился незнакомый молотой человек, шедший со стороны пустыни. Его сопровождал другой юноша, ростом с карлика. На первом молодом человеке была серая галабея, надетая прямо на голое тело и так туго перехваченная поясом по талии, что верхняя ее часть образовала некое подобие мешка. И мешок этот был битком набит какими-то предметами. На ногах у молодого человека были рваные, облезлые сапоги. Он шел с непокрытой головой, и его густые волосы растрепались на ветру. Круглые глаза беспокойно смотрели на мир, а в походке чувствовались уверенность и твердость. Остановившись на мгновение у Большого дома, молодые люди неторопливо зашагали дальше. Их встречали недоуменными взглядами. «Чужаки на нашей улице! Какое нахальство!» — читалось в глазах торговцев, хозяев лавок, посетителей кофеен и вы-лядывавших из окон жительниц улицы. Недоумение и вопрос виднелись даже во взорах кошек и собак. Юноше показалось, что и мухи-то сторонятся его, выражая недовольство и протест против его появления. Мальчишки толпились вокруг с задиристым видом: одни подходили совсем близко, другие целились в чужаков из рогаток или подбира— ли с земли камешки, чтобы запустить им в спины. Но чужак дружелюбно улыбнулся, засунул руку за пазуху и, достав горсть мятных конфет, раздал их ребятишкам, а они, об-радованные угощением, окружили его и принялись сосать конфеты, теперь уже с восхищением глядя на незнакомца. Не переставая улыбаться, он спросил:
— Скажите-ка, не сдает ли кто-нибудь свободный подвал на этой улице? Тот, кто поможет мне, получит целый кулек конфет. Какая-то женщина, сидевшая прямо на земле перед дверью своего дома, сказала:
— Горе тебе! Кто ты такой, чтобы жить на нашей улице? — Твой покорный cлуга Арафа. Такой же житель этой улицы, как и все вы. Возвращаюсь после долгого отсутствия. Женщина пристально вгляделась в него.
— А чей ты будешь сын? Арафа дружелюбно рассмеялся.
— Сын Джахши. Разве ты ее не знаешь?