ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ

Джордж Элизабет

«Мы не знали, что полиция выстроит против нее такое серьезное обвинение, — говорил он мне прямо в ухо. — Мы не знали о следах от заживших травм на теле твоей сестры. Мы не знали, что желтая пресса набросится на судебный процесс с таким остервенением. И мы не знали, что Бертрам Крессуэлл-Уайт будет обвинять ее с пылом человека, получившего возможность раз и навсегда посадить за решетку мировое зло. При нормальном ходе событий она бы получила условный срок за небрежность. Или максимум пять лет. Но все пошло не так, как мы планировали. И когда судья рекомендовал

двадцать лет ввиду отягчающих обстоятельств… было уже слишком поздно».

Я отодвинулся от него.

«Правда или ложь?» — думал я, изучая его лицо.

«А кто нанес Соне те старые травмы?» — спросил я. «Никто», — ответил папа.

«Но ведь следы…»

«Она была невероятно хрупкой, Гидеон. Ее кости были ломкими. Это часть ее болезни. Защитник Кати упомянул об этом перед присяжными, но Крессуэлл-Уайт разнес его эксперта в пух и прах. Все шло не так. Все шло гораздо хуже, чем могло бы». «Тогда почему она не свидетельствовала в свою защиту? Почему не говорила с полицией? Со своими адвокатами?» «Таково было одно из условий нашей сделки». «Сделки?»

«Двадцать тысяч фунтов за молчание». «Но ты должен был знать…» Я остановился, не зная, как закончить фразу. Что он должен был знать? Что Кэти Ваддингтон не станет лгать под присягой, не станет говорить на суде, что звонила Кате, когда на самом деле не звонила? Что Сара Джейн Беккет охарактеризует ее в самом мрачном свете? Что королевский прокурор назовет ее злостной детоубийцей и воплощением зла? Что судья рекомендует максимально возможный срок? Мог ли мой отец знать все это?

Я оторвал от себя его руки и пошел обратно в сторону Чалкот-сквер. Он молча шел следом за мной. Но я чувствовал, что он не спускает с меня глаз. Я чувствовал, как его взгляд прожигает меня. Все это он придумал, решил я. У него на все готов ответ, и этих ответов слишком много, они сыплются из него один за другим слишком быстро.

На крыльце моего дома я сказал ему то, что думал: «Я не верю тебе, папа».

Он возразил: «Тогда почему она упорно хранила молчание? Это было совсем не в ее интересах».

«О, в эту часть твоего рассказа я верю, — сказал я. — Я верю насчет двадцати тысяч фунтов. Ты не пожалел бы такой суммы, чтобы уберечь меня от неприятностей и скрыть от дедушки, что твой сын-выродок намеренно утопил твою дочь-уродину».

«Это не так!»

«Мы оба знаем, что все было именно так». Я отвернулся от него, чтобы войти в дом.

Он схватил меня за рукав. «Ты поверишь своей матери?» — спросил он.

Я обернулся. Должно быть, он увидел на моем лице вопрос, неверие и настороженность, потому что продолжил, не дожидаясь ответа: «Она часто звонит мне. Начиная с Уигмор-холла звонит примерно дважды в неделю. Она прочитала о случившемся в газете, позвонила, чтобы узнать у меня подробности, и с тех пор звонит регулярно. Я договорюсь с ней, чтобы она приехала к тебе, если хочешь».

«Чем мне это поможет? Ты сказал, что она не видела…»

«Гидеон, ради бога! Как ты думаешь, почему она ушла от меня? Почему она забрала с собой все фотографии

твоей сестры?»

Я смотрел на него, мечтая найти способ прочитать его мысли. Но больше всего я хотел найти ответ на один простой вопрос: если даже мы с ней встретимся, то скажет ли она мне правду?

С чтением моих мыслей папа, по-видимому, не имел проблем, потому что быстро заговорил: «У твоей матери нет никаких причин лгать тебе. И даже само то, как она исчезла из нашей жизни, доказывает, что она не смогла смириться с ложью, в которой я заставил ее жить».

«С тем же успехом это доказывает, что она не смогла жить в одном доме с сыном, который убил свою сестру».

«Тогда пусть она сама тебе все скажет».

Мы смотрели друг другу в глаза, и я искал хотя бы намек на то, что он чего-то опасается. Но не нашел.

«Ты можешь доверять мне», — сказал он.

Больше всего на свете я хотел, чтобы эти слова оказались правдой.

Глава 25

Хейверс была недовольна:

— Было бы лучше, если бы ситуация перестала меняться каждые двадцать пять минут. Тогда у нас появилась бы хоть какая-то надежда разобраться с этим делом.

Линли свернул на Белсайз-авеню и воспроизвел в голове план Лондона, пролагая маршрут до Портман-стрит, чтобы по возможности избежать вечерних пробок. Хейверс, сидящая слева от него, вслух пыталась оценить изменившиеся обстоятельства.

— Ну ладно, если Дэвиса сбили, кто у нас остается? Неужели Лич прав? Придется вернуться к Вольф. Должно быть, у нее все же есть знакомый со старой машиной, до которого мы еще не докопались. Он дает немке машину — вполне вероятно, даже не подозревая, зачем ей это нужно, — и она гоняется по городу, сбивая всех, кто участвовал в тех злополучных для нее событиях. А может, они гоняются вдвоем. Мы еще не рассматривали такой вариант.

— Этот сценарий предполагает, что двадцатилетний срок получила невинная женщина, — заметил Линли.

— Такое случается, — возразила Хейверс.

— Да, но невинные люди не молчат, пока их судят.

— Она же из Восточной Германии, а раньше это было тоталитарное государство. В Англии на тот момент она провела… сколько? Два или три года к моменту гибели Сони Дэвис. Представьте, что она почувствовала, когда ее стали допрашивать местные копы. Наверняка она впала в паранойю и отказалась говорить с ними. Мне это кажется вполне логичным. Не думаю, что на ее родине в ней воспитали горячую любовь к полиции.

— Я согласен с тем, что она могла испугаться полиции, — сказал Линли. — Но она обязательно заявила бы о своей невиновности кому-нибудь еще, Хейверс. Она ведь имела возможность общаться со своими адвокатами. Но она молчала. Как вы это объясняете?

— Кто-то ее заставил.

— Как?

— Черт, я не знаю!

Хейверс в приступе отчаяния дернула себя за волосы, будто надеясь, что такая мера стимулирует мыслительный процесс и в ее мозгу возникнут новые идеи. К сожалению, дерганье за волосы не помогло.