ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
Шрифт:
Коп вышел из спальни, снова вежливо кивнул хозяйке квартиры и заглянул в спальню Дэниела, где все повторилось: платяной шкаф, верх тумбочки, фотография Роджера. Затем он направился в ванную, откуда немедленно раздался оживленный голосок Дэна:
— Это моя обычная работа — стирать парики. Мама дает их дамам, которые болеют раком. Им надо принимать лекарства, а от него выпадают волосы. Тогда они приходят к маме, и она дает им волосы. Еще она делает им лица.
— Что, дает бороды и усы? — спросил коп.
— Да нет же, волосы тут ни при чем! — рассмеялся Дэниел. — Лица она делает косметикой. Она лучше всех умеет
— Дэн! — рявкнула Ясмин. — Займись делом.
Ее сын тут же склонился над ванной.
А коп вышел из ванной, в который раз кивнул ей и пошел в кухню. Там была еще одна дверь, выходившая на крошечный балкон, где Ясмин сушила белье, и он открыл эту дверь, выглянул на улицу, потом аккуратно закрыл дверь и провел по косяку рукой, — рукой крупной, как и все его тело, — словно ища сколы. Он не открыл ни одного из кухонных шкафчиков, не заглянул в пенал с посудой. Он вообще почти ничего не делал, только постоял у стола, рассматривая в четвертый раз одну и ту же фотографию.
— Кто этот парень, миссис Эдвардс? — спросил он.
— Отец Дэна. Мой муж. Он умер.
— Сочувствую.
— Оставь свое сочувствие при себе, — холодно произнесла Ясмин. — Я убила его. Хотя ты и сам все отлично знаешь. Потому-то ты и заявился, верно? Какого-нибудь австралийца, любителя черномазых телок, нашли с ножом в спине, вы прогнали детали через свой компьютер, и тот выдал вам имя: Ясмин Эдвардс.
— Этого я не знал, — сказал Уинстон Нката. — Все равно мне очень жаль.
В голосе его слышалось… что? Она никак не могла понять что именно, как не могла понять, какое выражение проглядывало в его глазах. В ней ширился, набухал пузырь ярости, который мешал ей думать и с которым она ничего не могла поделать. Эту ярость Ясмин познала с молодых лет и всегда — всегда — в руках мужчины, в руках тех типов, что нравились ей день, неделю, месяц, до тех пор, пока из-под их личины не начинала проглядывать истинная сущность.
Она заговорила резко и грубо:
— Так чего тебе надо, а? Чего ты приперся ко мне? Зачем заговаривал зубы моему сыну, как будто тебе не все равно, что он скажет? Если считаешь, будто я что-то сделала, тогда говори прямо и говори немедленно или выметай свою задницу из моего дома. Слышишь? А иначе…
— Катя Вольф, — произнес он, и она замолчала.
Какого черта ему нужно от Кати? Коп воспользовался паузой:
— В службе надзора мне сказали, что она проживает но этому адресу. Это так?
— Нам разрешили, — сказала Ясмин. — Уже пять лет как я вышла. На мне ничего нет. Нам дали разрешение.
— Еще мне сказали, что она работает в прачечной на Кеннингтон-Хай-стрит, — продолжал Уинстон Нката. — Сначала я зашел туда, чтобы задать ей несколько вопросов, но на рабочем месте ее не было. По словам управляющей, утром она позвонила и сказала, что больна. Грипп. Поэтому я пришел сюда.
В голове Ясмин зазвенели колокольчики тревоги, но она постаралась, чтобы это не отразилось на ее лице.
— Значит, она пошла к врачу.
— И провела там весь день?
— Такая у нас система здравоохранения, — нашлась она.
Вежливо, как и на протяжении всего визита, Нката сообщил ей:
— За двенадцать недель она сказывается больной четвертый раз, вот что мне сказали в прачечной, миссис Эдвардс. Четвертый раз, и владелица прачечной
Тревожные колокольчики в мозгу Ясмин сменились мощной сиреной. Позвоночник простреливали стрелы паники. Нет, она же знает, что копы врут каждый раз, когда им нужно заставить тебя сказать то, что потом можно будет повернуть каким угодно способом, и она напомнила себе об этом со всей возможной строгостью: «Ну-ка, сучка, не смей поддаваться».
Вслух она отчеканила:
— Я ничего об этом не знаю и знать не хочу. Катя живет здесь, ну и что? У нее свои дела, у меня свои. Мне и с Дэниелом хлопот хватает.
Он бросил взгляд на ее спальню, где двуспальная кровать, и расческа со светлыми волосами, и одежда в шкафу рассказывали совсем другую историю. Ясмин хотела закричать: «Да! Ну и что, мистер белый хозяин? Ты когда-нибудь сидел за решеткой? Ты хотя бы пять минут чувствовал, каково это — не иметь никого в своей жизни? Ни друга, ни мужа, ни любовника, ни партнера? А я чувствовала. И не пять минут, а долгий срок, который мне показался вечностью».
Но она ничего не сказала. Она просто поглядела на него с вызовом. И пять бесконечных секунд, тянувшихся как все пятьдесят, единственными звуками в квартире были плеск воды и голос Дэна, напевавшего себе под нос какой-то очередной хит.
Затем раздался новый звук. В замке заскрежетал ключ. Стукнула дверь.
В квартиру вошла Катя Вольф.
Последним назначением в этот день для Линли стал Челси. Оставив Ричарду Дэвису свою визитку и просьбу позвонить, если каким-то образом даст о себе знать Катя Вольф или появится другая важная информация, Линли пробился через затор возле Южно-Кенсингтонского вокзала и покатил по Слоун-стрит, по освещенному уличными фонарями дорогому кварталу — мимо ресторанов, магазинов и ухоженных особняков. Осенние листья устилали тротуары бронзовым узором. По пути Линли размышлял о связях и совпадениях и о том, не отменяет ли наличие первых возможность вторых. Ему это казалось весьма логичным. Человек вполне может оказаться не в том месте и не в то время, но очень маловероятно, что он мог оказаться не в том месте, не в то время и при этом с намерением навестить кого-то, кто имел отношение к жестокому убийству, произошедшему в их общем прошлом. Совпадение такого рода требовало тщательнейшего рассмотрения.
В относительной близости от дома Сент-Джеймсов он занял первое же свободное место вдоль проезжей части, не рассчитывая, что сможет найти что-то получше. Он вынул из багажника «бентли» системный блок, стоявший ранее в кабинете Юджинии Дэвис, и зашагал по направлению к высокому зданию из темно-коричневого кирпича на углу Лордшип-плейс и Чейни-роу.
Стоило ему нажать на кнопку звонка, как тут же в глубине квартиры послышался собачий лай. Он доносился откуда-то слева — должно быть, из кабинета Сент-Джеймса, где, как заметил Линли с улицы, горел свет. Тявканье приблизилось к двери и продолжилось с удвоенным энтузиазмом, свойственным псам, которые уверены в том, что хорошо выполняют возложенные на них обязанности. Женский голос произнес: «Пич, угомонись, ну хватит уже», но собака, в лучших традициях такс, игнорировала просьбу хозяйки. Повернулся замок, над дверью вспыхнула лампочка, сама дверь распахнулась.