Предатели

Безмозгис Дэвид

— Следующий автобус из Симферополя придет часа через три, не раньше, — сообщил он, вернувшись к Лиоре.

— И что это значит?

— Когда он придет, другие местные, скорее всего, тоже подтянутся, чтобы искать жильцов. Но все равно еще три часа ждать.

— А эти люди там кто?

— Эти, с печатью безнадеги на лице? Хорошо бы кому-нибудь научить их выглядеть пободрее.

— В нашем распоряжении три часа. Можешь провести для них практическое занятие.

— Сдается мне, момент неподходящий.

— Почему же?

— За три часа можно успеть посмотреть один-два варианта. Если ничего не подберем, вернемся сюда к приходу симферопольского автобуса и посмотрим,

что еще подвернется.

Котлер заметил, что во время их разговора кое-кто из местных навострил уши, словно почуял след. Когда Котлер с Лиорой направились в их сторону, от группки отделились и вышли им навстречу две женщины. На товарок они не походили — скорее, на конкуренток. Обе были средних лет, и каждая держала плакат с написанным от руки объявлением о сдаче жилья. Ближе к ним оказалась та, что подороднее и посмуглее. У нее были коротко стриженные волосы неестественного бордового цвета. Черты лица правильные, глаза, отметил Котлер, пронзительно синие, и хотя с возрастом кожа ее огрубела, в свое время женщина явно была хороша собой. Вторая оказалась невеличка, ниже первой и даже ощутимо ниже малорослого Котлера. Сухощавая, из выреза летнего платья торчат ключицы. Она была на добрый десяток лет моложе первой, волосы у нее были подлиннее, пшеничного цвета, натуральные. У обеих на шее виднелись золотые православные крестики. И если национальность первой женщины навскидку определить не удавалось, то вторая была явно русская, из крестьян. Игра «угадай национальность» стара как мир; каждый в ней одновременно и участник, и эксперт.

— Жилье ищете? — поинтересовалась первая женщина.

— Ищем, — ответил Котлер.

— На какой срок?

— На неделю.

— У меня есть комната. Поедемте ко мне, покажу.

— А чего это сразу к тебе? — возмутилась вторая женщина. — Я тоже комнату сдаю. Еще и поудобнее, чем твоя. До пляжа ближе. Давай спросим у клиента, что ему нужнее.

— Ее комната с моей и рядом не стояла, — сказала первая женщина. — Может, она и поближе к пляжу на пять минут, зато меньше, и ванная общая. Так что думайте, что вам лучше. По моему опыту, сейчас все предпочитают свою ванную.

— А сколько? — спросил Котлер.

— Сколько она хочет, — ответила первая, — столько и я возьму.

— А у остальных? — спросил Котлер, имея в виду тех, кто остался в тени вокзальной громадины из стекла и бетона и теперь прислушивался к их разговору с вялым, понурым интересом.

— Ступайте, поспрашивайте. Только ничего лучше вам никто не предложит. Лишь зря время потратите. Почему ко мне не хотите? Вот увидите, вам понравится. А не понравится — вернетесь и поищете другой вариант.

— Ух и нахалка ты, Светлана, — заметила вторая женщина.

— Пардон, мадам? — вскинулась Светлана, выговаривая французские слова с кошмарным русским акцентом. — Это кто тут еще нахалка! Позоришь меня перед клиентом, бесстыжая!

— Да, отдельной ванной у меня нет, это правда, — обратилась вторая женщина к Котлеру и Лиоре, делая вид, что не замечает Светлану. — Но что моя комната меньше, я бы не сказала. И вообще она чистенькая, и ремонт недавно был. Муж у меня плотник, сам все делал. А к пляжу намного ближе, и автобус рядом останавливается. Может, чтобы не тратить время понапрасну, сначала заглянете ко мне? К ней ехать в два раза дольше.

Котлер покосился на Лиору — что она думает? Лиора всем своим видом выражала протест и отказ участвовать в голосовании.

— Откуда вы? — поинтересовалась Светлана, понемногу оттесняя вторую женщину.

— Из Америки, — Котлер снова бросил взгляд на Лиору.

— Евреи? — спросила Светлана заискивающе,

что Котлера неизменно отталкивало.

— Вы всегда у клиентов об этом спрашиваете?

— У меня муж еврей, — объявила Светлана, словно гордясь этим.

— Ой, и что с того? — возмутилась вторая женщина, протискиваясь вперед. — У меня, может, дед был еврей!

— Если вы евреи, — гнула свое Светлана, — то сами понимаете, каково нашим здесь приходится.

— Ты теперь, значит, тоже еврейка? — фыркнула вторая женщина. — Не знала. А раз вы такие евреи, что вы тут до сих пор делаете? Другие евреи, что поумнее, едва стало можно, умотали в Израиль.

— Видите, что приходится терпеть? — Светлана презрительно усмехнулась.

— Ваш муж родом из этих мест? — как бы невзначай поинтересовался Котлер.

— Нет, он из Казахстана, — ответила Светлана и добавила, словно оправдываясь: — Здесь много евреев из Казахстана.

— Ну, думаю, здесь получше, чем в Казахстане, — заметил Котлер.

— Что Казахстан, что Крым — если кусок хлеба добыть трудно, то особой разницы нет.

Котлер снова обернулся к Лиоре. На этот раз она не скрывала недовольства. Его затея ее явно не вдохновляла. Она мыслила здраво, не любила риск и была куда меньше его подвержена сантиментам. Ему бы перенять ее благоразумие, но у него никогда не получалось держать в узде свои порывы. И он был уже слишком стар, чтобы себя перекраивать.

— Разве не сказано в Торе, что прежде всего надо помогать своим сородичам? — напирала Светлана.

— Неужели? — сказал Котлер, хотя решение уже принял.

Даже довод Светланы не заставил его передумать.

Он взялся за ручку чемодана и приготовился идти. Лиора неохотно взялась за ручку своего.

— Отлично, — сказал Котлер Светлане. — Везите нас.

Два

До места добирались на «Ладе-Ниве» — довольно новой, но по виду не изменившейся с советских времен; в салоне приторно пахло розой. Дорога, свернув от побережья и извилисто пропетляв между холмами, заняла всего несколько минут — они ушли на то, чтобы представиться друг другу. Светлана сообщила им свои фамилию и имя-отчество, Котлер с Лиорой, опустив фамилии, назвались прежними русскими именами; так впервые с момента освобождения из тюрьмы Котлер снова стал Борисом Соломоновичем, а Лиора, впервые со времен детского сада в Москве, — Леной Исааковной. Это был хороший ход, хотя бы в плане погружения в прошлое. Стоило Котлеру об этом подумать, и он сразу ощутил, как одно только имя Борис возвращает ему прежнего себя. Прежнего, такого непохожего на человека, которого он волевым образом из себя вылепил. Борис. Или Боренька, как его ласково называли дома. Стоило ему мысленно произнести это имя, как в груди разлилось тепло. И хотя в последнее время он постоянно пребывал в умягченном состоянии духа, все же поразительно, насколько он стал ранимым и сентиментальным. Как сильно трогали его собственные мысли и воспоминания.

Дом, куда привезла их Светлана, стоял на отдельном участке и, как и другие соседние дома, носил на себе следы обветшания и починок на скорую руку. Светлана резко свернула на ухабистый съезд и затормозила возле стены с облупившейся бледно-зеленой штукатуркой. У дома крыша была черепичная, а у пристройки — грубого протеза, приставленного к основному зданию, — из рифленого железа. Рядом с пристройкой виднелся клочок сухой травы, на котором обретались несколько вялых коричневых кур и белый гусь. На краю этого пятачка цеплялось за жизнь чахлое персиковое дерево. Обычный сельский дом. Надел земли, дающий скромные плоды. Жизнь местечкового масштаба.