Предчувствие любви
Шрифт:
Проще говоря, и в той и в другой промашке — плохая оценка. А если за двойку в школе по головке не гладят, то в военной авиации — тем паче. Нас для того и учат, чтобы каждый воздушный боец, каждый экипаж мог в любой момент, по первому сигналу подняться в небо и с ходу выполнить боевое задание не меньше чем на отлично.
Смущало меня еще и то, что бомбовый удар нужно было нанести как бы экспромтом, без всякой предварительной подготовки. Обычно к такому вылету мы готовились загодя. Прокладывали и рассчитывали на полетных картах маршрут, намечали контрольные ориентиры, детально обговаривали
— Привыкайте действовать по-фронтовому! — напутствовал нас майор Филатов. — И на боевом курсе не мешкайте. При подходе к цели и зенитки, и истребители — все по тебе лупит. Там не до повторных заходов. Вот так-то…
Включив и настроив автопилот, я постепенно забыл о своих сомнениях. Машина шла сама, почти не требуя моего вмешательства. Мне оставалось лишь поглядывать на приборы да время от времени легонько поворачивать кремальеру высоты, чтобы не нарушался устойчивый горизонтальный режим.
Дружно гудели двигатели. Забортный термометр показывал пятьдесят три градуса мороза, а в кабине сохранилась ровная комнатная температура. Это тоже настраивало на спокойный лад.
Здорово помогла и погода. Хотя синоптик и предупреждал, что на маршруте возможна встреча с кратковременными зарядами дождя и снега, небо было чистым и прозрачным, как хрусталь. Тронь — зазвенит. С большой высоты мишень на бледно-зеленом замшелом болоте, отведенном под полигон, была видна отчетливо, точно приподнятая на ладони. При такой видимости промахнуться мог, пожалуй, только слепой, и все штурманы нашего звена отбомбились метко. Следом к мишени шли экипажи Пономарева и Зубарева. Можно было надеяться, что не промахнутся и они.
Зубарев стартовал с аэродрома последним. Его штурман Владимир Пинчук частенько «прокатывался на тройках», вот майор Филатов и наметил для него время удара в заключение, чтобы он приободрился, узнав об успехе впереди идущих.
По-своему воодушевлял своего штурмана Зубарев. Перед вылетом он его предостерег:
— Смотри у меня!
— Помолчи, Николай, а то катапультируюсь над целью, — отшутился Пинчук, но выражение его лица было тревожным. Он медведем влез в лямки парашюта, потоптался возле стремянки и, нахмурясь, буркнул: — Ладно, буду стараться. Только чтобы режим на боевом курсе — по струнке…
Относились они друг к другу с ворчливой доброжелательностью. Роль старшего, как положено, твердо и бесповоротно взял на себя Зубарев, верховодя над великаном-штурманом во всем.
В их комнате Пинчук вечно что-то ронял, разбивал, забывал положить взятую вещь на место. Николай этого терпеть не мог. Не найдя нужной ему книги или зеркала, он тотчас напускался на Владимира:
— Твоих рук дело!
Пинчук безропотно прибирал за собой.
Таким же строгим Зубарев был и к себе. Пилотируя машину, он исключительно точно выдерживал заданные штурманом высоту, курс и скорость. Поэтому и в сегодняшнем полете им удалось положить бомбу почти в центр мишени.
Строго соблюдая временные интервалы, наши экипажи возвращались на аэродром. Настроение у всех было праздничным. Однако полет еще не
— Всем немедленно возвращаться на точку! — тотчас забил тревогу руководитель полетов. — Как поняли? Прием…
Небо всегда загадочно. Сотнями оптических и радиолокационных глаз следит за ним земля, прощупывая каждый километр безбрежного пятого океана, чтобы немедленно оповестить летчиков о первом признаке опасности. В наше время синоптики научились давать довольно точный прогноз. Но случается всякое. Ведь одно и то же метеорологическое явление от тысячи самых различных причин всякий раз оказывается новым, необъяснимым.
Коварна стихия. Порой из легких на вид пушистых облаков никто не ждет и редкого дождика, а оттуда вдруг сыпанет град. Ладно, если он окажется мелким, быстро тающим снежным горохом. А то ведь бывает и с голубиное яйцо. Несдобровать самолету. Были случаи, когда фюзеляж и плоскости становились рябыми от вмятин, будто изрытые оспой.
Плохи шутки и с грозой. Держись подальше, не дразни ее, не лезь в пекло: задаст трепку! А от молнии возможен пожар. Впрочем, не только электрические разряды таит в себе грозовой фронт. Угодишь ему в пасть — драконьи челюсти лязгнут гигантской камнедробилкой, и летающая громада превратится в жалкие изжеванные обломки.
Да что гроза! Известные всему Аэрофлоту небесные «ямы», точнее, обычная воздушная качка и та всегда разная — от еле ощутимых толчков до невероятных бросков. Под ее ударами стальные балки самолета и дюраль обшивки хрустят иногда, как лед под гусеницей танка.
В тот летный день внезапное ухудшение погоды застигло врасплох и дежурного синоптика, и руководителя полетов. А самым опасным было то, что никто из нашей четверки не имел еще допуска к слепым полетам. Закроет облачность аэродром — не пробиться нам к невидимой земле. Вдобавок неизвестно, какой будет нижняя кромка туч: опустится до сопок — ловушка, считай, захлопнется. А надвигался, судя по всему, так называемый холодный фронт.
— Всем срочно на точку! Скорость — максимальная! Идти по прямой! — летели в эфир тревожные распоряжения. — Посадка — с ходу!
Как цыплята от коршуна, убегали самолеты из далекого поднебесья. Это были настоящие гонки. Каждый стремился побыстрее снизиться и напрямую вывести самолет к посадочной полосе, пока она еще вовсе не закрылась туманной мглой. Я даже планировал, не сбавляя оборотов турбин, и в их тягучем гудении чудились раздраженно-нетерпеливые нотки.
Экипаж Шатохина отбомбился первым, и Лева успел возвратиться на аэродром до того, как на нашем обратном маршруте стеной встала густая мрачная облачность. А я проскочить не успел. Тучи накатились как вздыбившийся штормовой вал и, обдав мой бомбардировщик брызгами, потащили его в свою мутную глубь.