Предчувствия ее не обманули
Шрифт:
– Ольга Степановна, мы в доме видели кресты, мелом нарисованные. Над дверями, окнами. Это зачем?
– От нечистой силы, знамо дело, – пожала она плечами. – В окна да двери она всегда и лезет. Мы-то, старики, во все это верим. А если и не верим, так, малюем на всякий случай кресты…
– Я в нечистую силу, конечно, не верю, – со вздохом сказала я. – Но что-то в доме происходит. Сомневаюсь, что дело в потусторонних силах, скорее, следует среди людей искать.
– Что искать? – не поняла Ольга Степановна.
– Прежде всего, пол в комнате, в той, что заколотили, в полном порядке. Мы с Сергеем в подвал спускались и в этом убедились. А вот когда мы в доме ночевали… Ольга Степановна, можете нам поверить: там
– Господи, – перекрестилась Ольга Степановна, в страхе глядя на нас.
– Оттого вчера мы и пошли ночевать к Сергею, – пояснила я. – Просто боялись оставаться одни.
– А я ведь решила, что мерещится ей, – пробормотала Ольга Степановна, глядя перед собой.
– Дарье Кузьминичне? – спросила Женька. Она кивнула.
– Кузьминична говорила, что брат ее по дому ходит. Я ее отругала, сама себя, говорю, пугаешь. И она вроде меня послушала. В церковь сходила, свечку поставила на помин его души. А потом опять… Я вам ничего говорить не хотела. Думаю, расскажу, так вы ночами спать не будете. Огонь она тоже видела. Мелькнет будто что-то и погаснет. И шаги. Словно кто по лестнице поднимается. И вот что интересно: как я останусь у нее ночевать, все в порядке. За полночь сидим, тишина. А как она одна, опять весь дом скрипит и двери хлопают. Я почему и решила, что мерещится ей.
– Когда это началось? – деловито спросила я. – Сразу после смерти брата?
– Нет. Сначала все было спокойно. Конечно, Кузьминична очень переживала из-за Льва, да и в доме она ночевать боялась. До сорокового дня я у нее, считай, жила. Дом-то огромный, а тут одна. Каждого шороха пугаешься. Она даже Мишку вспоминала, хоть бы вернулся, говорит, я бы его назад приняла. Пусть пьет на здоровье, все ж таки живая душа рядом. Потом привыкать начала, успокоилась. А потом как-то враз переменилась. Есть, пить желания нет, ни на что глаза не смотрят. И молчит. Я уж и так, и сяк, а она молчит. Что такое с ней, думаю. Заболела, что ли? К доктору ее посылала, он ей таблетки выписал, успокоительные. А этой осенью как-то вечером сижу я дома, и показалось мне, что машина проехала. Я Сереже по хозяйству помогаю и за домом приглядываю, когда его нет, вот беспокойство меня и одолело: не говорил он, что приедет. Вечером-то по темноте я идти побоялась, а с утра пораньше побежала смотреть, все ли с домом в порядке. Гляжу, его машина во дворе стоит. Ну, думаю, значит, это я его вечером слышала. И решила Кузьминичну проведать, уж коли из дома вышла. В деревне-то все рано встают. Подхожу к ее дому, а она, милая, лежит у крыльца. Холод, а Кузьминична в одной рубашке. Я ее подхватила, испугалась, страсть. Думаю, не померла ли, как Лева, в одночасье. Слава богу, она была живая. Втащила я ее в дом, крикнула Сережу, он «Скорую» вызвал. Увезли ее в больницу, три недели она там пролежала. А когда вернулась… в общем, рассказала мне…
– Что? – одними губами произнесла Женька.
– Брат ей привиделся, – понизив голос до шепота, сообщила Ольга Степановна. – Видела она его собственными глазами. Поначалу слышала, как он в доме ходит, то есть тогда-то она еще не знала, что это он. Дверь скрипела, половицы тоже, огонь мелькал… И такая жуть ее по ночам брала. И той ночью показалось ей, что наверху кто-то ходит. Она и пошла посмотреть. Топор с собой взяла и пошла. Смотрит, а дверь в кабинет брата не заперта. Открыла она ее, а Лева в темноте за столом сидит. Она вся обомлела. Стоит, не дышит. А он ей говорит загробным голосом: «Здравствуй, Дарья». Она с места сорвалась, себя не помня, на улицу выскочила и упала замертво. Я неделю с ней ночевала после того, как она из больницы вернулась, вроде все спокойно было. Потом опять началось, видеть она его не видела, бог миловал, но слышала, что ходит. На второй этаж она с тех пор не поднималась, боялась. Ну и решила: помирать ей скоро, вот брат и приходил. Стала вас разыскивать, чтоб было кому дом оставить.
– Я вас правильно поняла: все это началось осенью, то есть меньше года назад?
– Я точно скажу, в самом начале октября. Числа третьего. Тогда она в больницу легла.
– И как часто она слышала шаги в доме?
– Так ведь по-разному. То ночи две подряд слышит, то неделями тишина.
– А в милицию она не обращалась?
– В милицию? – удивилась Ольга Степановна. – Так разве в милиции в такое поверят?
– В то, что по дому кто-то ходит, вполне.
– Сережа ей тоже советовал в милицию обратиться.
– Так он знал об этом? – нахмурилась Женька.
– Я ему рассказала. Убиралась как-то у него, ну и зашел разговор. Он и посоветовал: участковому скажите. Но Кузьминична слышать об этом не хотела, и так, говорит, о нас бог знает что болтают. Да и Сергея она невзлюбила.
– За что? – насторожилась Женька.
– Я ему про книжку рассказала, он и пошел посмотреть. Книжками он интересуется, старыми. Предлагал у нее купить книжки-то. А Кузьминична ни в какую. И наверх его не пустила. А на что ей эти тома? Сама-то она их не читала, зрение не то, да и не любительница. Лева тоже не читал.
– Странно, такая большая библиотека.
– Лева все с бумажками какими-то возился. Вроде изобретал чего-то.
– Он же зоотехником работал? Чего ж тогда изобретал?
– Не знаю. Говорю, как Кузьминична сказывала. Сидит, говорит, с бумажками за столом. Все чего-то перебирает, выписывает.
– И она ни разу не поинтересовалась? В бумажки не заглянула?
– Брат этого не любил. И разговорчивым сроду не был. Они иногда по целому дню двух слов друг другу не скажут. Правда, с Валерой Лева подружился, когда тот еще мальчишкой был. Вот он ему книжки давал почитать.
– С каким Валерой? С Лаврушиным?
– Ага. Они с Лаврушиным, который старший, поначалу дружбу водили. На рыбалку там ходили или просто посидят, поболтают. И парнишка к ним стал ходить. Это когда Лева еще работал. А на пенсию вышел, совсем нелюдимым стал. Четыре года назад сердце у него прихватило. Дарье тогда выделили путевку в пансионат, уехала она. Дня два прошло, утром Лева идет ко мне, белее мела, за сердце держится. Просил «Скорую» вызвать. Увезли его в больницу, я хотела Дарье сообщить, но он не велел. После больницы его будто подменили. Из дома почти не выходил. Все больше молчал. Людей избегал, Дарьи и той сторонился. Вот она и пошла замуж за Мишку. Лаврушин сначала заглядывал к ним по старой памяти, но потом перестал. Обиделся. Валера вырос, ну и книжки уж его не интересовали. Лаврушин, помню, мне сказал, что Лева родословной своей увлекся. Смеялся, мол, князей в своем роду ищет. Кровь голубую. А тому, у кого кровь голубая, с простыми художниками знаться не положено.
– Интересно, – пробормотала я.
– Куда уж интересней. Заболтала я вас совсем, дура старая. После таких страстей в доме остаться побоитесь.
– Вы очень правильно поступили, что все рассказали, – заверила я.
– Да? Ну, правильно так правильно. А где ж Колька-то у меня носится? Пойду искать, время одиннадцатый час. Я вам в терраске постелю. Там хорошо, прохладно. А хотите, в доме…
– Нет-нет, терраска нас вполне устроит.
Дождавшись, когда хозяйка вернется вместе с внуком, и за это время успев вымыть посуду, мы пошли спать. Разумеется, ни о каком сне в действительности и речи не было. Эмоции нас просто переполняли. Требовалось все хорошенько обсудить. Только мы легли в постель, как Женька сразу же зашептала: