Предчувствия ее не обманули
Шрифт:
– Анфиса…
– Коротко.
– Анфиса, я…
– Прекрасно. Лично я никуда уезжать не собираюсь, всего вам доброго, Роман Андреевич. – Я захлопнула телефон, а потом его отключила, чтобы Ромка не доставал звонками.
– Не приедет? – пискнула Женька и начала ерзать. – Что это за муж, которого дома никогда не бывает? – патетически воскликнула она. – И он мне еще своего Петьку сватает. А то я такая дура, чтоб за него идти. Сидеть все выходные дома и в окошко смотреть.
– И он еще мечтает о ребенке, – возмущенно сказала
– Свинья, – добавила Женька.
– Почему? – Я не поняла, куда клонит подруга, и нахмурилась.
– Потому что заботы о ребенке целиком лягут на твои хрупкие плечи. Знаешь, что я тебе скажу, Анфиса? Никакой пользы от мужиков я не вижу. Сплошное коварство и эгоизм. Ничего, мы своих детей сами родим и воспитаем.
– Как мы можем их родить сами? – заволновалась я.
– Ну… тут без этих мерзавцев, конечно, не обойдешься, а в остальном…
– Ромка не мерзавец, – обиделась я. – Просто у него работа…
– Но муж он все равно никудышный, и это при том, что Ромка далеко не худший представитель сапиенсов.
– Он не…
– У тебя еще совести хватает его защищать? Бросил нас в трудную минуту…
– Ромка же не знает, что она трудная… если бы я сказала…
– Если бы ты сказала, то через два часа тебя в деревне уже не было бы. И на фига нам такое счастье?
Если честно, счастьем, с моей точки зрения, в настоящий момент даже не пахло. Шмыгнув носом, я решила сосредоточиться на дороге и выбросить мысли о муже из головы. Но воображение услужливо рисовало, как Ромка раз за разом набирает мой номер, и вскоре мне стало казаться, что я не права, то есть не совсем права. Я могла бы дать ему шанс. Я покосилась на телефон, подумывая его включить, но Женька, словно прочитав мои мысли, сунула его в свой карман.
– Надо быть твердой. Если не перевоспитаешь мужа в первые пять лет совместной жизни, считай, самой придется перевоспитываться. Пусть он помучается…
Я согласно кивнула, но червь сомнений терзал мою нежную душу, настроение было безнадежно испорчено.
Добравшись до деревни, мы первым делом направились к дому Ирины. Подъехав к калитке, увидели в соседнем дворе Валеру, вместе с отцом он возился с каким-то ящиком. Подошел к калитке, дождался, когда мы выйдем из машины, и крикнул:
– Привет!
– Здравствуйте, – неохотно отозвались мы, вовсе не собираясь заводить с ним беседу. Увидев, что мы направляемся к дому соседки, он вновь крикнул:
– Вы к Ирине? Она в город уехала.
– Давно?
– Утром, часов в восемь. Я ее и отвозил. Первый автобус идет только в девять, а ей срочно надо было в город. А зачем она вам?
– Хотели кое-что уточнить, – неопределенно ответила Женька.
– Кое-что? – не унимался Валера. – По поводу трупа?
– Вовсе нет. Что, нам больше поговорить не о чем? – обиделась я.
– Мы о цветах спросить хотели, – нашлась Женька. – У нее такие цветы красивые.
– Ах, вот что… придется с этим подождать. Я думаю, никакого особого дела в городе у нее нет, просто ее достали вопросами, вот она и решила уехать.
Значит, в тот момент, когда мы въезжали в город, Ирина была уже там. Теперь я очень жалела, что мы не встретились, хотя до той минуты была уверена: разговорить Ирину будет не так просто.
С унылым видом мы вернулись к машине и поехали к себе, наблюдая повышенное оживление в деревне. Граждане сбивались кучками у колодцев, сидели у палисадников на скамейке и с интересом провожали нас взглядами. Стало ясно, что недавние события все еще будоражат воображение населения и мы в разговорах и домыслах занимаем не последнее место.
– Притормози, – сказала Женька, я сбросила скорость, не понимая, что она задумала, пока не увидела на скамейке возле девятого дома Патрикеева в компании Надежды Николаевны и мужичка в тельняшке. Троица внимала художнику, соседу Лаврушина. Выставив вперед левую ногу и простирая руку к слушателям, тот что-то с увлечением говорил, позой и вдохновенной речью напоминая вождя мирового пролетариата.
– Анфиса, может, ему в самом деле жить негде? – сказала Женька, имея в виду Патрикеева.
– Где-то он жил до сих пор, – пожала я плечами.
– Все равно как-то нехорошо получилось. Выгнали человека из родного гнезда.
– Не преувеличивай.
– Не буду, но нехорошо. Давай его к себе возьмем? – Я закатила глаза, а Женька потерла нос. – Чего ты? Я полгода дом продать не смогу, пусть пока поживет. Вроде не чужой человек. Опять же, мужик в доме. Он на вид неказистый, думаю, больше бутылки в день ему не выпить, а такие траты наш бюджет выдержит. Что скажешь?
– Не знаю, – я пожала плечами, прекрасно понимая Женькины чувства. В самом деле, как-то неловко получилось.
– Ромка твой не приедет, так сколько же нам еще у соседей ночевать?
– Вдруг Патрикеев не согласится?
– Согласится. Пойду на мировую.
Женька вышла из машины, я на всякий случай последовала за ней. При нашем приближении слушатели заметно напряглись, и только художник продолжал ораторствовать с прежним пылом.
– За свои права надо бороться, – донеслось до нас.
– Ага, – кивнула Надежда Николаевна. – Вот сейчас самое время, – и покосилась на Патрикеева. Тот при виде Женьки испуганно поежился.
– Дядя Миша, – задушевно начала подруга, – извините, что я с вами утром грубо разговаривала. И про магазин напрасно сказала, что вам там делать? Идемте домой, все спокойно обсудим…
– Иди, Миша, иди, – подтолкнула его в плечо Надежда Николаевна. – По хорошему-то всегда лучше. Не убьют же тебя.
Зря она это сказала, судя по физиономии дяди Миши, такого развития событий он не исключал.
– Так я это… без претензий… оставила дом племяннице и оставила. Хозяин, как известно, барин.