Преддверие неба
Шрифт:
Я замер на месте в испуге и замешательстве, потом хотел повернуть назад, но в этот момент кардинал заметил меня. Он бессильно уронил руки на колени, и я увидел его лицо – потрясающую маску беспомощности. Так выглядит человек, который после необычайного напряжения всех своих сил наконец предается уже ничем более не сдерживаемой слабости; в таком состоянии человек никогда не показывается на глаза своим собратьям, разве только в тех случаях, когда он готов принять от них невыразимое сострадание.
– Прошу меня простить, Ваше Высокопреосвященство…
При этом я невольно преклонил колено, изъявив тем самым благоговение, которое почел своим долгом выразить ему, сломленному болью, именно в минуту его слабости. Время шло, я не решался пошевелиться. Кабинет все глубже погружался во тьму ночи. Кардинал оставался неподвижен в своей согбенной позе.
– Вы не потревожили меня… – произнес он наконец усталым голосом. – Я ожидал вас, мне хотелось с кем-нибудь поговорить. Встаньте и скажите мне, что вас волнует.
Даже в минуту величайшей слабости он не утратил той всепокоряющей власти, заключенной в его голосе. Но я повиновался его приказу лишь отчасти.
– Ваше Высокопреосвященство, я прошу вас позволить мне остаться на коленях, – попросил я его. – Это самая подходящая поза для меня, уповающего на вашу милость.
– И какой же милости вы ожидаете от меня? – спросил он.
– О, Ваше Высокопреосвященство! – воскликнул я. – Вы знаете это так же хорошо, как и я. Ваше собственное сердце тоже молит вас об этой милости, как молю вас о ней я!
– Моему сердцу надлежит молчать и, если хотите, страдать. Вы – верующий, верный Церкви человек и должны это понимать.
Я понимал это, но разве он не сказал: «Я ожидал вас, мне хотелось с кем-нибудь поговорить»? Видит Бог, он нашел именно того собеседника, который ему был нужен! Я решился идти до конца.
– Ваше Высокопреосвященство, я люблю вашу племянницу, я боготворю ее, она для меня самое дорогое из всего, что есть на земле!..
Он только теперь вдруг выпрямился, так что лицо его еще ярче осветилось лунным светом.
– Стало быть, я должен спасти и вас, мой бедный юный друг… – промолвил он. – Я понимаю вашу боль и не стыжусь признаться в том, что разделяю ее. Однако есть вещи более важные, нежели боль любви, например – готовность пожертвовать самым дорогим.
Голос его при этом сделался необыкновенно мягким, и все же у меня было такое чувство, как будто мы вдруг неожиданно очутились в некоем ледяном пространстве, холод которого был подобен холоду Вселенной.
– Нет, ваше Высокопреосвященство!.. – вскричал я. – Нет ничего важнее любви! Если ваша племянница и отреклась от своей веры, то сделала она это лишь для того, чтобы разделить судьбу учителя. Оправдайте его, и она вновь обретет эту веру, ибо и сам учитель, Ваше Высокопреосвященство, никогда не отрекался от веры, поверьте моим словам, прошу вас, поверьте мне!
Он не противоречил.
– Я охотно верю вам, – ответил он спокойно. – Вы вполне заслуживаете доверия. Я не задумываясь скажу, что вы – истинная находка
– Вас, Ваше Высокопреосвященство, – храбро заявил я.
Он сделал движение, которое выражало резкое несогласие, почти осуждение. Потом ответил:
– Я призван оберегать верующих, я принял на себя долг подавлять все, что может им повредить.
– Можно ли защитить веру, подавляя грозящие ей опасности? – спросил я.
– Вы считаете меня маловером… – ответил он спокойно. – Вы считаете меня маловером, видя мои сомнения в том, что христианство и новая наука способны выдержать бремя новой картины мироздания.
Я не решался подтвердить его слова, но молчание мое сделало это за меня. Он мгновенно все понял.
– Да, конечно, я маловер, – продолжал он. – Мы, священники, в этом смысле всегда были маловерами, ибо мы всегда преследовали и искореняли ересь. Мы делали это, несмотря на то, что Господь и Учитель наш заповедал нам оставить расти вместе пшеницу и плевелы до жатвы [5] . Мы никогда не следовали этой заповеди, мы не могли ей следовать, ибо иначе плевелы давно заглушили бы доброе семя. Мы и сегодня не можем выполнить эту заповедь.
При его последних словах я вновь упал на колени. Он опять сделал то же движение сердитого недовольства.
5
См.: Матфей, 13:24-30.
– Встаньте же! – приказал он строго. – Ваш учитель не нуждается в заступничестве: я давно уже в душе оправдал его. Но он из тех людей, которые, сами будучи непогрешимы, являют собою сосуд опасного соблазна. Можете не сомневаться – за этими «Медицейскими звездами» появятся и другие; страшные светила взойдут на небосклоне человечества!..
Глаза его широко раскрылись, в лунном свете они казались белыми, словно горели каким-то призрачным огнем. У меня появилось чувство, как будто его посетило видение.
– Несколько мгновений назад я видел человека будущего, – продолжал он тихо, но очень твердо. – Так же, как эта несчастная девушка призывала свою собственную гибель, – так же человечество однажды будет призывать гибель мира, ибо ценою познания всегда будет смерть. Так уже было с первыми людьми, в раю, так будет и впредь.
– И все же вы сами – человек будущего, Ваше Высокопреосвященство! – воскликнул я. – Ведь вы тоже приняли новую картину мироздания.
Он не противоречил: это была одна из тех редких минут, когда люди настежь открывают друг другу сердца. Все сословные и возрастные барьеры между нами рухнули.