Пределы зримого
Шрифт:
Мы доходим примерно до половины ковра в холле, и вдруг я замечаю, что мой дракон, хотя и по — прежнему громогласно рычит и свистит, больше не пожирает грязь и пыль. Я встаю перед ним на колени, чтобы разобраться, в чем дело. Мешок для пыли не переполнен. Наверное, забилась одна из трубок. Одну за другой я снимаю их, смотрю сквозь них на свет и даже, для полноты и убедительности доказательств, продуваю. Бесполезно, они все чисты, ни одна не забита.
Тут меня начинает бить дрожь. Мой самый могучий союзник умер у меня на руках. (Нет, разумеется, есть еще один, не менее грозный воин — стиральная машина. Она стоит в ванной и оказывает неоценимую услугу в деле задержания, ареста, пристрастного допроса, а затем и ликвидации грязи. Но, согласитесь, едва ли я смогла бы рассчитывать на ее помощь, взбреди мне в голову таскать стиральную машину за собой из комнаты в комнату.) Я внимательно осматриваю еще не вычищенную территорию —
Каких-то несколько минут назад пылесос был лучшим помощником мудрой женщины. Теперь же, если мне не удастся вновь заставить его работать, он переметнется в стан врага — превратившись в мусор. Мой закадычный друг, столь ценный ренегат, он украсит собой вершину одной из груд мусора где-нибудь в Южном Лондоне. Его шланг, словно хвост дракона, обовьется вокруг чрева, в один миг потерявшего силу и всякую ценность. Итак — пылесоса нет, а мои милые гостьи, участницы кофейного утренника, будут здесь меньше чем через час! Что же мне делать? В такие мгновения я страстно желаю, чтобы ко мне вдруг заглянул на огонек кто-нибудь, кто мог бы оказаться действительно полезен: например — весело улыбающаяся соседка, которой невтерпеж обсудить новое чистящее средство, чем мы и занимаемся, прихлебывая растворимый кофе, или же — вечно суетливая приходящая прислуга-шотландка, настоящий демон натирки полов, или, наконец, проводящий исследование эксперт из Института Белизны. Нет, я, конечно, не знакома с ними. Тем не менее у меня действительно бывают самые непредсказуемые посетители. Уверена, что мои «подруги» по утреннему кофе обмерли бы от изумления, доведись им встретиться с этими посетителями. Хорошо, если эти гости зайдут именно сегодня и помогут мне управиться с работой.
Глава 3
Скоро придут приглашенные на утренний кофе. Они непременно заметят, что не весь ковер вычищен пылесосом. Но что именно они увидят при этом? Все еще стоя на коленях, я перевожу взгляд с двери на пол.
Взгляд опускается все ниже и ниже. Старый серый ковер, местами протертый до перекрещивающихся нитей — основы и утка. Под ковром — голые доски. Я одергиваю юбку и наклоняюсь еще ниже. Мое лицо приближается к истоптанному углу ковра, где лишь островки ворса остаются посреди моря решетчатой основы. Здесь сотни островков — темных на светлом фоне. Лишь на некоторых из них сквозь густые шерстяные заросли что-то блестит и сверкает. Это крохотные осколки стекла, каким-то чудом пережившие здесь предыдущую чистку две недели назад. Теперь эти сверкающие кусочки взывают о помощи, приговоренные к одиночному заключению на необитаемых островах. Одиночество. Необитаемые острова. Все, что здесь есть, — либо выброшено морем на берег, либо еще плавает. Я задаюсь вопросом, на что было бы похоже путешествие во тьму — долгий морской поход к этим серым, мрачным островам.
Другие опередили меня. Словно галеоны, пересекают это высохшее море комочки пыли. Сто двадцать восемь дней потребуется одинокой пылинке, чтобы, двигаясь без остановки день и ночь, пересечь ковер в холле из угла в угол. Шарик сбившейся пыли способен проделать этот путь за неделю, даже меньше. Эти на первый взгляд неуклюжие и громоздкие сооружения на самом деле отлично приспособлены к тому, чтобы ловить даже самые слабые воздушные потоки, дующие из-под входной двери. Я восхищаюсь их конструкцией. Например, ближайший ко мне комочек пуха представляет собой сложное сооружение на основе взаимопроникающих и входящих в сцепление друг с другом спиралей. Самые слабые волокна, свивающиеся в мелкие арабески, пересекаются с большими спиралями, соединяя их кольца между собой. Такая конструкция превосходно захватывает и включает в себя встреченные на пути частицы пыли или новые завивающиеся волоконца.
Самые сильные, несущие на себе всю нагрузку спиральные конструкции созданы из человеческих волос, в основном — моих и Филиппа. Почти прямые, не способные завиваться волоски, по всей видимости, принадлежат какой-то собаке, хотя я уже и не припомню, когда у нас в доме в последний раз была собака. Впрочем, сейчас не это важно. Оказывается, меня пытаются запугать вот этими клубками пыли.
Как бы величественны и внушительны ни были эти шарообразные конструкции — сложные, как человеческий мозг, и в то же время изящные, как несущийся по пескам буер, — они всего лишь жалкие, бессловесные гонцы своего повелителя. Их запутанные мозговые извилины не даруют им способности говорить. Тем не менее яснее ясного, что их кто-то прислал сюда, чтобы позвать меня. Я стараюсь не дышать, чтобы не помешать самой себе разобраться в сути послания, переданного через клубки пыли. Тот из них, что обращен ко мне, соткан — как и остальные — из волос, именно этот — в основном из моих. Со стороны того,
Бесполезно пытаться спасать мои волосы, попавшие в пылевой шар. Они такие тонкие и переплелись так замысловато, что скорее порвутся, чем я сумею вытащить их из клубка. Тем временем мой пылевой шар, до сих пор неуверенно вибрировавший на сквозняке, ухитряется бросить якорь, зацепившись за волокна ковра, что позволяет ему теперь вести себя со всем подобающим истинному герольду достоинством. Его паутина сверкает и переливается в свете ламп, горящих в холле. Сквозь серые волокна его пылевого брюха мне удается разглядеть гневную жилку красного ворса, несколько хлебных крошек и даже пару крошечных щепок. Щупальца пылевого шара тянутся ко мне. Это означает, что я должна следовать за ним.
Не говоря ни слова, мы отправляемся в путь. Как все это описать? Да еще мне — с моим-то весьма обедненным словарным запасом! Взять, например, тот же ковер. Еще минуту-другую назад я описывала его цвет одним словом — «серый». Теперь же, сидя на коленях и внимательно следя за тем, как мой пылевой шар лавирует между островами ворса, пробираясь к еще не ведомой мне точке ковра, я понимаю, что трудно было подобрать слово, менее соответствующее истинной цветовой палитре старого ковра. Ворсистые острова, даже при довольно тусклом искусственном освещении, представляют собой буйную смесь всевозможных оттенков зеленого, охристого и других цветов, совершенно неизвестных в мире более крупных природных объектов. Неправда и то, что, присмотревшись к островам, на них можно обнаружить лишь неубранные осколки разбитого бокала. Теперь, когда я смогла приглядеться к этим дремучим лесам, мангровыми зарослями спускающимся к самому берегу, я вижу, что они вовсе не пусты и не безжизненны. Наоборот, они кишмя кишат крохотными частицами белой пыли — тысячами тысяч пылинок. Эти пылинки то сидят поодиночке, то собираются в стайки, чем-то напоминающие по форме человеческие лица, и танцуют, словно истинные пылевые дьяволы. Дальше, в чаще таинственных лесов, можно увидеть щупальца волос, поднявшиеся над кронами, как шеи динозавров. Эти гигантские колонны, намного превышающие высотой средний уровень леса, тем не менее гибки, подвижны и легко отзываются на малейшее дуновение ветерка.
А чего стоит само море! Море, которое на самом деле вовсе не море. Совсем разное. Иногда оно такое, как то, по которому мы сейчас плывем: спокойное, сухое, с застывшими мертвыми волнами. Но есть тут и другие моря, полные живой, выплескивающейся чуть не в танце энергии. Здесь действительно встречаются моря в морях. Так, например, посреди этих застоявшихся Саргассовых просторов можно заплыть в район неуправляемых турбулентных течений. Внутри этого мертвого моря живут и движутся другие, микроскопически малые моря. Все это порождает здесь иные философии, иные учения и доктрины, не знакомые нам и для нас не познаваемые.
Нет, мне не дано описать этого. А кроме того, сейчас меня изрядно отвлекают страх и мысли о конечном пункте путешествия. В этот момент мой путеводный клубок пыли добирается до одного из самых крупных островов архипелага. На сей раз он отнюдь не встает на якорь у берега, а на всех парусах выбрасывается на скалы. Кораблекрушение! Необитаемый остров! Да, опасное дело — путешествовать по — или в — этом море.
Корабль пылевого шара не может плыть дальше в глубь острова. В лесных дебрях мне придется пробираться одной. Впрочем, я полагаю, что вскоре меня должны встретить другие проводники. Словно прощаясь, клубок пыли машет мне мохнатыми щупальцами. Я уверена в том, что на самом деле узор этих щупалец представляет собой куда более сложное и информативное послание, но, к сожалению, я не в силах расшифровать его.
С большим трудом я начинаю пробираться сквозь лесную чащу. Точнее, не я, а мои глаза. Только глазами я могу путешествовать в этом мире; а мое тело, мое огромное, грубое, такое земное тело лежит тем временем на ковре в прихожей — позади глаз. Мне сейчас даже не представить, что могло бы заставить меня пошевелить этим телом, переместить его в пространстве. Перед моими глазами раскрывается мир сверкающей пыли. Самое сильное впечатление от путешествия — тишина в этом лесу. Ковер полон если не жизни, то деятельности, ворсистый лес не лишен и своей палитры запахов — в основном пахнет старыми носками и мышиным пометом, — но все, что здесь происходит, движется или издает запахи, делает это в полнейшем безмолвии. Волокна вонзаются и вгрызаются в осевшую мелкую пыль, крохотные облачка голубоватого газа вырываются из разлагающихся частиц пищи, стадо клещей продирается сквозь густые заросли к озерам каких-то пятен — чтобы попастись на свежей поросли по их краям, откладываются микроскопические яйца, из них вылупляются новые клещи, ежесекундно с неба — из воздушного пространства комнаты — опускаются на лес новые и новые частицы пыли… И все это — в полнейшей тишине.