Предощущенья
Шрифт:
Официант столь вежливо-нахальный,
как чернецом прикинувшийся бес.
Сухие микрофонные певички,
до бёдер обнажившие бока.
Миллионер вкушает по привычке
руками парового судака.
Диетами подвяленные дамы
шампанское глотают в один дых...
Имущие, они не видят сраму,
когда едят и пьют за четверых,
когда потом на чёрном "мерседесе",
чуть кривуляя, движутся домой,
и отдаёт им честь на бойком месте
покой их берегущий постовой.
2
Средь
я с тревогой думаю опять:
тяжела некрасовская лира —
некому теперь её поднять.
ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ
— Уймись, метель! Какую уйму снега
на улицы ты за ночь нанесла!
Ну как мне на базар тащить телегу
торгового святого ремесла?
30
Раз не дотащишь — шмотки не повесишь,
а не повесишь, значит, — не продашь,
и очень скоро потеряешь в весе:
на прожитьё доход уходит наш.
Ты думаешь, коль я предприниматель,
то у меня все с "зеленью" чулки?
Предприниматель — это заниматель,
трубящий на налоги и долги!
А те, кто потеряли тыщам цену,
мобильниками гладя по лицу,
из грязной тени выйдя в бизнесмены,
стригут меня, как всякую овцу.
ЧИН
В грозном здании управы
в кресле с номером один
восседает величаво
дорогой казённый чин.
Разбирая с напряженьем
косных мыслей дурелом,
чин подписывает веленья
ценным "паркера" пером...
Чин идёт по коридору.
Чин выходит на крыльцо.
Чин на "мерсе" едет в город,
затемнив стеклом лицо.
31
Чин восплыл в свою квартиру:
араратский пьёт коньяк,
ест телятину без жиру,
в Интернете ловит бяк...
Всё для чина. Всё по чину.
Всех пред чинную личину!
БРАТВА
В углах притихли фраера,
топя трусливость глаз в стакане,—
братва, внучонок Октября,
гуляет нынче в ресторане.
Бушлатов нет. Есть пиджаки,
но сняты, брошены на спинки,—
и с каждой щурятся руки
на нас весёлые картинки.
Грудь колесом, кулак с ведро,
короткострижены, скуласты;
ещё б повесить на бедро
могучий маузер и баста!..
А, впрочем, есть, отнюдь не два,
но не таскают их впустую,
не зря же празднует братва
экспроприацию
* * *
Милицейская дежурка:
плечи кутая в тужурку,
капитан, как дыроколом,
составляет протоколы
32
на бомжей, на хулиганов,
потрошителей карманов...
Прут казённые слова,
пухнет ими голова.
Капитан бы бросил службу,
да жильё семейству нужно,—
вот и тянет, как бурлак,
свою лямку так и сяк,
день и ночь при тусклом свете,
на чаю и сигарете...
В выходные водку пьёт,
только, падла, не берёт.
ЧУБАЙСИАДА
Клубятся нервы вдоль обочин,
комками катятся в туман:
электротранспорт обесточен —
муниципальный пуст карман.
Идолище электросилы,
мгновеньям пик оставив ток,
воткнул смирительные вилы
нетрудовому люду в бок.
Ну что ж, бреди, дыши туманом,
болезни сидные лечи
да береги свои карманы —
в толпе шныряют щипачи.
33
ВДВОЁМ
Мы — два тощих немеющих тела,
героином налившие кровь,
но прожгла нам сердца до предела
неземная друг к другу любовь.
На двоих мука ломки как проза,
подлый поиск заклятий земных;
но и счастье несущая доза,
видит Небо, всегда на двоих...
В жадном мире, где правит железо,
одноцветны восход и закат,
потому и сползаем мы в бездну
так, как шишки по склону скользят.
Но, сплетя неразрывные руки,
озаряемы чёрным огнём,
мы пойдём на посмертные муки,
знает Небо, навеки вдвоём!
СТАРЫЙ ДВОР
Тупик двора: стальные двери
подъездов, в каждой — домофон;
как будто кровью из артерий
кирпич на стенах окроплён;
ни деревца, ни клумб июля —
в асфальт успели закатать;
все окна в плотных бельмах тюля,
как в них живут — не разгадать;
на верхних — форточки закрыты,
решётки — в первых этажах...
Центр города, здесь лишь бандиты
и жулики пинают страх.
34
Да мусорный контейнер старый,
бистро крысиной всей братвы,
с утра опухшие клошары
копают в поисках жратвы...
И друг, встречая нас у входа
в подъезд, бормочет от ума:
"Бандитам целый мир — свобода,
а нам лишь в доме не тюрьма".
ПОЭТ