Председатель (сборник)

Нагибин Юрий Маркович

— Я неверно выразился: бывают такие периоды.

— Один леший! Война — все отдай, разруха — все отдай, восстановление все отдай. Обратно коммунизм строить начнем — тоже скажут: все отдай. И получится — которые все отдали, больше уж ничего дать не смогут. А мы все отдавали, да маленько себе оставляли, чтоб крестьянское тело сохранить, не то и душе обитать будет негде. И мы есть и будем!.. — И не в лад этим словам лицо ее притуманилось.

Но не от разговора с Якушевым — она увидела, как пляшет Настеха, и что-то

больное, надрывное почудилось ей в этой лихой и невеселой пляске. Выпростав из-за стола свое крупное тело, она направилась к пляшущим. Якушев тоже поднялся и пошел следом за ней.

Поединок на плясовом круге продолжался: Настеха не уступала Жану, а тот не уступал своей партнерше. Сдался третий — аккордеонист.

— Слабак! — презрительно сказала Настеха и, разломив толпу, вышла из круга.

Взяв со стола кувшин, она налила себе стакан красного вина. Внезапно рядом очутился Жан.

— Не пойдет! — крикнул он, выхватил у Настехи стакан, выплеснул вино и наполнил доверху водкой. — Портвейнчик нехай лошади пьют, а мы — беленькое! — И, налив водку себе, добавил:

— Поехали!

Настеха духом выпила водку.

— Это по-гвардейски! — одобрил Жан. — Пошли на реку, искупаемся натурель.

— Как?

— В доверительном виде…

— Жан! — послышался голос Марины. — Вон-на!.. — Она зло сверкнула глазами. — Ах, дрянь, к чужим мужьям клеишься? Сраму захотела?

— Да на кой он мне сдался! — равнодушно проговорила Настеха, отвернулась и снова налила водки.

— Чего на девку кидаешься? — сердито сказал Жан, не терпевший, чтоб кто-то действовал ему наперекор.

— Ее не убудет! Пойдем в жмурки играть! — И Марина увлекла мужа за собой.

Настеха отпила из стакана, водка толкнулась назад, и она с трудом удержала глоток в себе.

— Не надо, Настя, — мягко сказала, подойдя, Надежда Петровна.

Настеха поглядела на председательницу светлыми от боли и ярости глазами.

— Оставьте меня!.. Хватит! Пожила я вашим умом, сыта по горло!.. — И, сжимая стакан в руке, Настеха непрочно и непрямо побрела прочь.

Надежда Петровна понурилась. К Настехе подошла Дуняша.

— Не нужно, тетя Настя! — попросила она жалобно.

— Какая я тебе «тетя»? — мутно глянула на девушку Настеха — Я твоя подменшица у господ фрицев. — Она повела вокруг глазами и увидела Дуняшиного парнишку с хохолком. — Пристроилась, тихоня] А кабы не я, чего бы с тобой было, а?..

— Я это знаю, — тихо проговорила Дуняша.

— А коли знаешь, молчи! Рюмку водки для Настехи жалеют, ишь, гладкие! Для своей благо-деятельницы, тьфу на вас!.. — Настеха оттолкнула Дуняшу. Пошла ты!.. Я, может, через тебя несчастной стала.. — Она опрокинула стакан в горло, часть водки пролилась ей на подбородок, за пазуху. — Брысь!.. — И той же неверной поступью Настеха устремилась вперед…

— Это в ней последняя боль кричит, —

обращаясь к Якушеву, говорит о Настехе Надежда Петровна.

— Последняя?.. — переспросил Якушев.

— Ну да. Бывает злая боль: от зависти, самолюбия, ревности — тогда сердце не умирает. А коли боль на любви — плохое дело, человек может в ней вконец истратиться. Я на себе испытала. Когда сыночка моего истребили, я Богово лицо разбила… Думала — все, жить не для чего. А потом другое пришло: надо жить, чтоб вокруг меньше боли стало. А вот, поди ж ты, чем Настехе поможешь?

— Да, помочь не всегда можно, — меланхолически согласился Якушев.

— Слушайте, товарищ Якушев, — насмешливо и грустно сказала Надежда Петровна. — Почему такое? О чем бы мы с вами ни говорили — хоть о сенокосе, силосе, прополке или навозе, — всегда разговор на личное свертываете.

Якушев смутился, покраснел.

— У вас что, в семье нелады? — напрямик спросила Петровна.

— Тишь да гладь, да божья благодать! — неловко усмехнулся Якушев. Одного только нет — любви.

— Куда ж она делась?

— Поиздержалась в дороге. Мало я в семье жил — все разъезды да войны. Отвыкли мы с женой друг от друга.

— Постель-то общая?

— А стыдно в ней, как в чужой.

— Эк же подло человек устроен! — сказала Надежда Петровна. — Когда у него чего есть, сроду не ценит!

— А когда нет ничего? — подхватил Якушев. — Чего тогда ценить? Пустой взгляд, взгляд насквозь, словно ты воздух или стекло. А когда тебя замечают — усталая брезгливость: неудачник, шляпа, заел век…

— Может, я слишком счастливая в своей семье была, только мне этого не понять. Чтоб близкие люди не могли договориться!..

— Договориться!.. Да разве мы слышим друг друга?

— Дети-то есть?

— Дочь. Замужем. Живет на Дальнем Востоке. Мы не видимся.

— Плохо это, товарищ Якушев. Но со мной вам не утешиться, прямо скажу.

— Этого можно было не говорить.

— А я думала, вы на жалость бьете.

— Нет! Я к жене — намертво… Она неприспособленная, злая и несчастная, у нее никого нет, и никому она не нужна, даже родной дочери. И я не имею права отойти от нее ни на шаг…

* * *

…Захмелевшая Настеха оказалась на лужке, где и большие и малые играли в жмурки. Сейчас водит Жан. Растопырив клещеватые руки, он кидается то в одну, то в другую сторону, силясь кого-нибудь поймать. Парни и мужики уклоняются ловко и молча, бабы и девки — с испуганным визгом.

Настеха и внимания не обратила на эти игры, она шла себе и шла через лужок и неожиданно оказалась возле Жана. Тот услышал близкие шаги, коршуном кинулся на добычу и сжал Настеху в объятиях.

— Попалась!.. Попалась!.. — закричали вокруг.